Студенческие беспорядки
В нормальных дискуссиях вышколенные пропагандисты не могли устоять против меня: я и знала больше о советском марксизме, и была много опытнее в дискуссии. Их лидер, некто Фертель (шутники переменили в его фамилии букву «т» на «к», и получилось — «поросенок»), стал приносить на лекцию целую кипу книг и нервно листал их, ища подходящие ответы, на свою голову нашел какое-то, по его мнению, подходящее замечание Маленкова и торжественно заявил, что Маленков сказал то и то. Я же спросила его, знает ли он, что Маленков принадлежит к антипартийной группе? Все хохотали, так как к этому времени мои оппоненты полностью выдали себя. Стало ясно, что они не какие-то «генуинные» марксисты, а самые обыкновенные советские пропагандисты. Разочарованные полулевые подходили ко мне и говорили: «А мы и не знали, что они такие сталинисты». Даже «Красные ячейки» из-за этого раскололись. Отметим еще два момента. Когда мы дошли до происхождения человека по учению советского марксизма, я растрепала статью Энгельса на эту тему (в Советском Союзе предпочитали молчать, что Энгельс, кроме труда, считал причиной появления человека мясоеде-ние, которое почему-то пришло в голову какой-то обезьяне), затем
дала слово для дискуссии. Выступил подготовившийся пропагандист и начал читать по бумажке скучнейший доклад, который студенты прозвали потом «Обезьяний трактат». Лидеры заволновались, стали требовать, чтобы он прекратил, но спасти ситуацию уже не смогли. Студенты начали покидать аудиторию.
Но когда я дошла до объективной телеологии развития мира, «истерик», был среди них и такой, не выдержал и закричал: «А вы, может быть, и в Бога веруете?» Сейчас же наступила абсолютная тишина, не было даже малейшего движения, все напряженно ждали ответа. У меня был момент искушения отговориться тем, что к лекции это не относится, но я себя преодолела, и сказала: «Это не относится непосредственно к лекции, но, если вы прямо спрашиваете, я прямо и отвечу: да, я верую в Бога». Откровенно говоря, я опасалась, что начнутся шум и крики, но абсолютная тишина ничем не нарушилась, никто не шелохнулся. Спустя несколько секунд я продолжала лекцию.
После этого никто не пробовал нарушать мои лекции или семинары. И, вообще, студенческие беспорядки начали постепенно стихать. Да, и профессора спешно изучили марксизм, чтобы быть во всеоружии.
Студенты успокаивались, но все же достигли некоторых необходимых изменений в жизни высшей школы. Профессора уже не считали себя полубогами и допускали нормальные дискуссии со студентами. И как раз в это же время усилилась волна терроризма…
Где были корни терроризма, мне трудно сказать, я не изучала материалов этого явления, но известная помощь из ГДР, конечно, была, а с другой стороны, основные силы исходили из недр самой Западной Германии. Сначала действовала так называемая группа или банда, смотря по тому, кто как к ней относился, Баадер—Мейн-гоф. Первый — Баадер — был мужчина, вторая— Мейнгоф — женщина, оба из интеллигенции (Мейнгоф — жена редактора). Была в их банде и дочь лютеранского пастора, и вообще немало идеалистически настроенной молодежи. Делали они то, что делают все террористы: устраивали взрывы, убивали лиц из руководства экономикой и политикой, брали заложников, чтобы добиться освобождения своих арестованных товарищей. Каким образом возникло это странное поветрие среди некоторой части молодежи, пытались разгадать психологи. Так, отец одного арестованного террориста рассказывал, что его сын в детстве был особенно жалостливым, он приносил до-
мой выброшенных щенков или котят, старался помочь подбитым птичкам и пр. Но, вырастая, он все больше убеждался, что все зло ликвидировать он не может, и пришел к решению уничтожить несправедливость силой — и из сердобольного мальчика вырос безжалостный убийца. Это искушение всех нетерпеливых идеалистов. Коммунисты в России показали, какой безумно-страшный размах может приобрести нетерпеливое желание построить совершенный мир средствами насилия, что приводило не к созданию рая, а к созданию ада на земле. Цель не оправдывает средства, наоборот, средства определяют цель. Дурные средства ведут к дурным результатам. Укажу на книгу С. Л. Франка «Падение кумиров», где описывается перерождение мягкой русской интеллигенции в жестоких палачей.
Главарей первой волны террора — Баадера и Мейнгоф, а также некоторых их сподвижников изловили, но оии сумели в строго охраняемой тюрьме достать оружие и застрелились (министр внутренних дел объединенной Германии, ставший им в 1998 году, Отто Шил-ли был адвокатом террористов и подозревался в доставке им если не пистолетов, то, во всяком случае, нелегальной почты. Но доказать этого не удалось. Став министром, он выступит за строгие меры против смутьянов.
Когда похитили берлинского политика из партии ХДС Лоренца и потребовали выпустить нескольких арестованных террористов, власти пошли на это, но затем было принято решение: на шантаж больше не поддаваться. Так, после долгих мучений был убит председатель Союза промышленников Мартин Шлейер: требования террористов не были выполнены. Тогда начали прямо убивать. В своей квартире был убит банкир Понто, а наводчицей оказалась его крестница. В квартиру позвонили, жена Понто спросила: «Кто там?» Сусанна ответила: «я». Госпожа Понто открыла дверь, но вслед за девушкой в квартиру ворвались вооруженные мужчины, застрелили банкира, после чего беспрепятственно ушли. Сусанна была арестована в бывшей ГДР после воссоединения Германии. Она там жила мирной жизнью, была замужем, имела детей. Испытывала ли она когда-нибудь угрызения совести?..
Крупного деятеля Бринкмана застрелили через окно. Он и его жена приехали в свой загородный дом, вошли, зажгли свет и не задернули занавесок. Они были видны как на ладони, его застрелили спрятавшиеся в кустах убийцы, жену ранили. Потом было много
толков в прессе: почему его не охраняли, ведь всем было известно, что за Бринкманом охотятся?
Самым трудным решением для канцлера Шмидта было разрешение штурмовать посольство Германии в Стокгольме, когда его захватили террористы. В заложниках оказались немецкие дипломаты. При штурме несколько заложников погибли (среди иихграф Мирбах, потомок того самого Мирбаха, убитого на заре советской власти; иногда судьба повторяется в потомках).
Я уже упоминала профессора Ieopra фон Рауха, преподававшего в Марбурге русскую историю (в мою бытность там). Из трех сыновей Рауха только старшего не захлестнула революционная стихия, он благополучно окончил университет по древним языком и преподавал латинский и греческий в классической гимназии. Второй, Иоганн, женился на коммунистке-вьетнамке из Северного Вьетнама. Он был арестован в Мюнхене. Зачем-то он со своим товарищем туда приехал, и уже на вокзале они возбудили подозрение полиции, попросившей документы. Раух полез в карман якобы за документами, но вместо них выхватил пистолет и направил на полицейского. К счастью, второй полицейский выбил пистолет из его руки прежде, чем он успел выстрелить. Его же товарищ убежал, схватил проходившую мимо девушку и, держа ее перед собой, как щит от пуль полицейских, скрылся через проходной двор. Рауха арестовали, и суд приговорил его к двум годам лишения свободы за попытку убить полицейского. В Мюнхен приезжал его отец, и я с удивлением прочла в газете его интервью, где он винил не сына, а полицию и суд. Тогда я не стремилась встретиться с Раухом-отцом. Он уже давно читал лекции в Киле, покинув Марбург вскоре после того, как я уехала в Мюнхен. Сначала мы переписывались, во постепенно наша переписка заглохла, как это часто бывает.
Младший сын профессора Рауха, носивший имя отца Ieopr, в мое марбургское время был еще совсем ребенком. После ареста его старшего брата пришло известие, что Ieopr фон Раух погиб в Берлине в перестрелке с полицией, он был членом какой-то революционной коммуиы. Я тогда написала соболезнующее письмо отцу, тщательно выбирая выражения, но в таком духе, что ребенок остается ребенком, даже если он выбирает не тот жизненный путь, которого бы желали для него родители. Ответ Рауха с благодарностью за соболезнование поразил меня. Тот же той, что и интервью в газете, Раух, очевидно, не видел в сыне трагическую жертву его соб-