Студенческие беспорядки
Меня снова приглашали с докладами. Иногда приглашали священники; один почти со страхом сказал, что среди слушателей есть
некто Аксель, которого никак не переспорить, не знаешь, что ему отвечать на дискуссии после доклада. Сначала на моей дискуссии были только нормальные вопросы, затем выступил наконец этот самый Аксель, сказав какую-то несуразицу, на которую я ответила в несколько ироническом тоне, что вызвало смех слушателей, после чего он больше не заявлялся. Потом я спросила прелата: «Ну, где же ваш знаменитый Аксель?» Тот ответил: «Да, удивительно». Я: «Ничего удивительного, займитесь марксизмом».
Чаще всего такой дискуссионный «Аксель» выступал со словами: «Маркс писал…», но достаточно было обратить его внимание на то, что Маркс этого никогда не писал, а писал Ленин, как тот приходил в смущение и больше не рисковал дискутировать. Как правило, они не слишком хорошо знали труды и речи своих собственных учителей.
Но профессура, а тем более духовенство, тоже не знали классиков марксизма, и их легко было смутить. Кроме того, немецкие профессора не привыкли к дискуссиям. Теперь же профессура была коифронтирована ие только с возражениями в вежливой форме, но и с наглыми нападками. Если же профессор был более удачен, начиналось то, против чего ни один человек не может устоять: крик, шиканье, шум. Лекция срывалась. После таких «дискуссий» случилась, что доцент попал в нервную клинику, а один профессор, спасаясь, выскочил в окно, благо что на первом этаже.
Меня эта волна накрыла в 1971 году. Тема моего курса в тот семестр была, конечно, вызывающей: «Диалектический и исторический материализм». Первые лекции прошли спокойно. Не помню точно, на какой из лекций, войдя в аудиторию, я заметила группу молодежи, не принадлежавшую к обычным слушателям. Я начала лекцию. В аудитории не было кафедры, стояли не очень высокий стол и стул. Я никогда не садилась, и у меня не было конспекта, я всегда говорила свободно без помощи каких-либо бумажек. Ткк и теперь. Но мне стали указывать на стол: там, мол, что-то лежит для меня. Я посмотрела на стол и увидела листовку, не напечатанную типографским способом, а размноженную на ротаторе. Я взяла ее, сунула, не взглянув, в портфель и сказала, что отвечу на следующей лекции. Тогда стоявшие сзади стали тихонько выходить из зала: они пришли как подкрепление в случае, если разразится скандал. Такой реакции с моей стороны они не ожидали, а перестраивать тактику по мере развития событий — это не немецкая черта, этого они не
умеют. Лекция прошла спокойно. Дома я увидела, что это листовка под заголовком «Сказочные лекции Веры Пирожковой». В ней меня обвиняли в неправильном изложении учения их основоположников и советского марксизма. В листовке было полно передержек и прямой лжи. Так, они утверждали, что я скрыла от слушателей «философское» определение материи Лениным, данное им в «Материализме и эмпириокритицизме». Однако на самом деле я даже диктовала им это определение, а затем раскритиковала, поскольку это не онтологическое, а гносеологическое определение и, кроме того, определяет целое как нечто, что может быть понято его частью! В общем, чепуха. Я решила ответить тоже листовкой, что технически сделать было не так просто. В то время еще не было ксерокса, а наше только-только создававшееся политологическое отделение достаточно ограничивалось в средствах, и у нас был только один старый ротатор, которым пользовались все профессора. Но мне удалось сделать достаточно большое количество листовок под заголовком «Фальшивка красных ячеек». Эту листовку я раздала студентам, и следующая лекция снова прошла спокойно. Одна девушка, член «Красных ячеек» (она потом вышла из их рядов), все подходила ко мне и просила не беспокоиться: «Те, кто вас слушает, знает, что вы на самом деле говорите». Ну а те, кто не слушает? «Красные ячейки» размножили новую листовку, но на моих лекциях ее не раздавали, мне принесля ее сочувствующие студенты. Там заявлялось, что я, мол, отстаиваю буржуазную философию, а потому со мной не стоит даже и спорить по отдельным вопросам, поскольку все направление ложно. Это было, конечно, самое удобное. Среди моих слушателей большинство было искренне сбитых с толку новыми учителями марксизма, я их называла «полулевыми». На всю массу было человек пять агитаторов, вышколенных в ГДР. Они утверждали, что проповедуют «генуинный», то есть истинный марксизм, отличающийся от советского. Но уже их листовки ясно показывали, что они самые настоящие советские марксисты, только неопытные студенты этого не понимали. Следует отметить, что в этом семестре они сорвали лекции даже профессору Лобковицу (которого нельзя было обвинить в незнании марксизма). После чего он читал лекции избранному кругу как бы тайно, не объявляя, в какой аудитории.
Он был деканом факультета и однажды предложил прийти на мою лекцию «для помощи», но я сказала, что хочу справиться сама.
На следующей лекции должна была начаться новая акция, теперь уже не мирная. Снова стояла «чужая группа» сзади. Когда я начала лекцию, мне сказали, что они хотят не лекцию, а дискуссию. Это была известная тактика. Если профессор отказывался, ему не давали говорить, он покидал аудиторию, и весь курс на этот семестр был сорван. Услышав требование, я увидела, что большинство хочет дискуссии, и прикинула, лучше мне капитулировать без боя или проиграть бой; я решила сделать последнее, настаивала на лекции. Тогда начались шум и шиканья, студенты кричали: «Голосовать, голосовать!» Проголосовали, конечно, за дискуссию. В этот момент профессора обычно покидали аудиторию. Я осталась и сказала: «Хорошо, но тогда надо выбрать руководителя дискуссии, и не из числа «Красных ячеек», а нейтрального». Для них это было первой неожиданностью, и наступило замешательство, затем с предложением согласились и выбрали какого-то студента, конечно, не умевшего вести дискуссий, ведь это большое искусство. Я и теперь не ушла, села боком на стол и стала наблюдать. Говорилось много глупостей, время от времени я невольно улыбалась. Пропагандистов это страшно нервировало. Один из них истерически вскрикнул: «Почему вы улыбаетесь так аррогантно?» Я возразила: «А почему бы мне не улыбаться?» После окончания дискуссионного часа ко мне подошла группа полулевых и сказала: «Мы поздравляем вас, что вы остались, на следующей лекции мы будем голосовать за вас».
Я слепо положилась на это обещание. Кстати, коллеги упрекали меня, что я осталась: это, мол, унижение для доцента, я отвечала: «Дорогие коллеги, я проиграла одну битву, но не собираюсь проигрывать войну». Итак, придя на следующую лекцию, я заявила: «Теперь будем голосовать, лекция или дискуссия». Вожаки закричали, что уже было проголосовано за дискуссию. Я возразила: «Это касалось прошлой лекции, а теперь новое голосование». Они не хотели и начали что-то говорить якобы как дискуссию. Но большинство студентов стало шикать и кричать: «Голосование, голосование!» Мои полулевые меня не обманули. Проголосовали, и большинство было за лекцию. Для красных вожаков это было шоком, кажется, первый раз ошикали не профессора, а их. Лекцию выслушали молча, но под конец лидер пропагандистов, человек уже старше студенческого возраста, руководивший срывом лекций Лобковица, сказал: «Не сможете ли вы приносить тезисы следующей лекции и разда*
вать, потом читать две трети времени, а одну треть предоставлять дискуссии!» Я чувствовала, что большинство этого хочет, и согласилась. Сказала только, что у меня сомнения насчет технических возможностей делать так много копий, и добавила: «Может быть, „Красные ячейки» будут размножать мои тезисы, они богатые». Тогда один из них, которому не нравилась моя улыбка, крикнул: «Если нас называют иностранными агентами…» — и замолчал, ожидая опровержения, но я только бросила: «Вы сказали».
Размножать тезисы оказалось возможным. И с тех пор все пошло как по маслу. Руководила дискуссией, конечно, я сама, а студенты чинно поднимали руку и ждали, когда я дам им слово (я строго следила за тем, чтобы и марксисты не были обделены возможностью высказаться). На лекции, которую мне сорвали, был студент из Южного Вьетнама, антикоммунист; он говорил мне, что приходил бы на мои лекции, чтобы поддержать меня, но он изучает совсем другую дисциплину, и важная для него лекция проходит одновременно с моей. Он нашел возможность опять прийти на мою лекцию, когда все уже шло гладко. Подойдя ко мне, он с удивлением говорил: «Как вы их так усмирили?! А я думал, вас уже нет, все кончено!»