«Создавала эпоха поэтов»
Конечно, все послевоенные годы мы, русские эмигранты, знали о тех движениях, которые происходят в СССР. Хрущевская оттепель возбудила и в нас надежды. Но, увы: после «Оттепели» Эренбурга появилась «Гололедица» Абрама Терца и вслед за нею — процесс Синявского и Даниэля; увидел свет «Доктор Живаго» — и непрерывная до самой его кончины травля Пастернака. «До чего ж мы гордимся, сволочи, // Что он умер в своей постели!» (А. Галич)
В начале бо-х вышло несколько номеров подпольного «Феникса». Там были потрясающие стихи — в пераом номере, — очень созвучные мне, какой я была в молодости: «В двадцать лет дыхание старости…», и стихи более позднего времени:
Эх романтика, синий дым И горящее сердце Данки — В Будапеште советские танки. Эх, романтика, синий дым И горящее сердце Данки — Наши души пошли на портянки.
Страшные, пронзительные и… точные строки. Но были и не только стихи отчаяния:
Нет, не нам поднимать пистолеты В середину зеленых колонн: Мы для этого слишком поэты, А противник наш слишком силен.
Но для самых решительных дат Создавала эпоха поэтов, А они создавали солдат.
Потом были процессы Ю. Галаскова и А. Гинзбурга.
И все же мы, может быть, недостаточно оценили поэтов. Окуджава проникал в сердце, но это была поэзия грусти и даже безнадежности.
И тени их качались на пороге…
Красивые и мудрые, как боги, И грустные, как жители земли.
Я видела и слышала Окуджаву лично. Ему разрешили приехать в Мюнхен еще в 1967 году, в 50-ю годовщину революции. Он пел на сцене, и для немцев его песни переводила сотрудница «Свободы» Виноградова, оказавшаяся потом советской агенткой. Однажды, кстати, приезжал и Евтушенко. Но мне казалось, он чего-то или кого-то боялся. Бодро продекламировав свои стихи, он отступал в тень, пока стихи переводили на немецкий, и лицо его принимало какое-то загнанное и напряженное выражение, стазу же слетавшее, когда он снова должен был выйти на свет рампы. Я думаю, он боялся своей собственной смелости.
Но почему я не попыталась познакомиться с Галичем, когда он был в Мюнхене?.. Окуджава, Евтушенко… Те возвращались в СССР, и нм можно было повредить попыткой контакта, но Галич-то был уже изгнан из страны. Тогда я еще мало знала творчество Клича: потрясающие стихн на смерть Пастернака, «Аве Марня», да и песнь о молчальниках:
Вот как просто попасть в палачи: Промолчи, промолчи, промолчи!
А разве этого мало?
Но я не хотела продираться сквозь толпу окружавших его людей, которым был нужен не столько Галич, сколько сенсация. Может быть, н следовало… Но никто же не знал, что скоро он будет изгнан не только нз страны, но и из жизни (отсылаю читателей, желающих прочесть о Галиче, к главе «Такое кино» в книге Доры Штурман н СергеяТиктина «Современники»)…
Высоцкого я не знала совсем, только слышала о нем.
Может быть, я не придала достаточно значения поэтам-шестидесятникам, но их значение было на самом деле велико. Если они и не создали «солдат», то изменили атмосферу, в которой могло произойти то, что произошло в 8о-е годы.
Именно в эти годы произошли некоторые события и в моей жизни, определявшиеся ходом времени.
Прежде профессор в Германии, если он был достаточно бодр, мог читать лекции до 68 лет. Но затем вышел закон по высшей школе, что все профессора, за очень редким исключением, автоматически должны выходить на пенсию в 65 лет. Еще год назад мне казалось это слишком ранним пенснонированием, но как раз в апреле 1986 года, перед моим последним семестром университетской работы (в Мюнхене летний семестр длится май, июнь и июль), я заболела, и возникла необходимость операции камней желчного пузыря. После того, как врачи временно подправили мое здоровье, я вышла из больницы, хотя они настаивали на немедленной операции. Но у меня было еще довольно много студентов, которых надо было довести до конца и только потом уходить; и я врачам ответила, что проведу семестр, потом поеду на озеро на четыре недели отдыхать, и i сентября приду на операцию. Меня пробовали напугать воспалением, угрозами того, что привезут на машине «скорой помощи», но запугать меня трудно. Когда i сентября я пришла в больницу, профессор удивленно сказал, что выгляжу я гораздо лучше. Но ничего удивительного в этом не было: я четыре недели отдыхала, плавала, загорела, конечно, выглядела лучше.
Тогда это была еще довольно сложная операция (теперь ее делают легче), и она подорвала мой иммунитет. Весь 1987 год я проболела, хотя и с перерывами, преимущественно меня мучили бронхиты. На следующий год меня послали на йодистое Северное море, и это помогло.
Тот же закон, по которому мы должны были в 65 лет выходить на пенсию, определял, что вышедший на пенсию имеет право до конца жизни преподавать и экзаменовать, — конечно, бесплатно! Для собственного удовольствия. Я этим воспользовалась и еще ю лет вела в зимний семестр один двухчасовой семинар раз в неделю. Последний прошел зимой 1995— Г99б годов, и тема его была актуальная: «Россия и НАТО».