Поиск по сайту

Словарь русской брани

Некоторые авторы пытаются (достаточно декларативно и из­лишне прямолинейно) объяснить различную интенсивность той или иной инвективной модели в разных языках национальной спецификой. «В основе немецкой инвективной стратегии лежат оскорбления с упоминанием экскрементов, —- пишет, например, Н. Малинин. — Причина — известная чистоплотность этого на­рода. Во Франции и Англии самое обидное ругательство носит коитальный характер, а в Италии это — богохульство… что объясняется пресловутой набожностью потомков Ромула. В славян­ских культурах, где особенно высок статус родственных отно­шений по материнской линии, самым страшным ругательством является сексуальное оскорбление матери» (Малинин 1991). По­добное мнение бытует у многих. «Мат есть публичное оскорбле­ние сакральных запретов, —- утверждает писатель А. Королев. — Например, известное русское ругательство про то, что я.имел твою мать, посягает на архаическое, идущее из глубин подсознания категорическое воспрещение на все, что связано с сексуальной природой и половой жизнью матери. Этот корень запрета берет свое начало в матриархате, в той священной его огневой точке, когда возникло смертельное табу на связь с собственной матерью и в первобытном племени стал формироваться институт семьи» (Королев 2001, 12). Уже почти столетие назад, однако, извест­ный славист Р. Брандт категорически отвергал такую «матриар­хальную» трактовку нашего ругательства. «Матерная брань ко­ренится не в презрении к матерям, — подчеркивал он, — а в ува­жении: при первоначальном, сознательном, ее употреблении, не­сомненно, имелось в виду, что человек сильнее, чем личную оби­ду, почувствует обиду, нанесенную его матери» (Брандт 1915, 356). Как мы увидим ниже, возведение русского мата к «сексу­альному оскорблению матери» как нашей национальной особен­ности в диахронической проекции совершенно неоправданно, как вряд ли оправданны излишне общие «национальные» интерпре­тации немецких, французских, английских и итальянских руга­тельств.
Национальное своеобразие русского языка в интересующем нас аспекте, следовательно, не в самом наборе лексики, а в ее распределении на оси «центр — периферия». Ядро русской ма-
терщины составляет очень частотная «сексуальная» триада: хуй — пизда — ебать. Число их производных и эвфемизмов поис­тине неисчислимо, ибо они постоянно генерируются живой «пло­щадной» речью. Вот лишь далеко не полный ряд образований от глагола ебать, приводимый В. Раскиным (Raskin 1978,322): еба-нуть, ебануться, ебаться, ебиздить, ёбнуть, ёбнуться, ебстись, въебать, выебать, выёбываться, доебать, доебаться, доёбывать, заебатъ, заебаться, наебать, наебаться, наебнуть, наебнуться, объебать, объебаться, остоебенитъ, остоебеть, отъебать, отъебатъся, переебать, переебаться, поебать, поебаться, подъе-бать, подъебаться, подъебнуть, разъебать, разъебаться, съе-батъ, съебаться, уебать.
Как видим, интересующий нас глагол динамически отражает всю русскую словообразовательную парадигматику глагольной лексики. Аналогичны его словобразовательные потенции в дру­гих частеречных разрядах: долбоёб, ёбарь, ебатура, ебальник, заёб, мудоёб, поебон, ебливый, приёбливый, поёбанный и т. д.
Не менее показателен перечень синонимов для обозначения мужского полового органа и яичек, собранный томским врачом, доктором медицинских наук Ю. Козловым (Шерстобоева 1998, 10): триэр, верный кореш, главная смысловая ось, 21-й палец, де­вичья игрушка, детородный уд, женилка, источник вечного на­слаждения, мечта Евы, пятая нога, агрегат, аргумент, ванька-встанька, волшебная палочка, гвоздь программы, дуло, жених, интеграл, истукан, копьё, корень жизни, крючок, ласкун, маль­чишка, малыш, ребро Адама, сверло, свирель, скакун, слон, соло­вей-разбойник, хобот, шишка, штука; змеевы орехи, косматое вымя, адамовы яблоки, бильярдные шары…
«Триадность» русской брани чрезвычайно активно проявля­ется и во фразеологии. Не случайно она обычно кодируется цен­зорами и правилами литературного «приличия» тремя точками, а одним из популярных эвфемизмов первого члена обеденной три­ады является оборот три буквы. Выражение послать на три бук­вы кого в современной речи столь популярно, что породило нема­ло шутливых анекдотов, где, например, под последними понима­ется «стройка века» БАМ (Байкало-Амурская магистраль) или XVII съезд комсомола. Семантическая опустошенность и высо­кий экспрессивный накал таких выражений позволяют употреб­лять их даже вообще или без табуизированного существительно-
го, или без табуизированного глагола, как это делает один из петербургских поэтов:
— Ты куда идешь, страна?
— Я иду тихонько на…
— На работу? На ученье?
— Просто на — без уточненья.
Я рекламу стал читать -И решил, что надо брать: Банки, почту с телеграфом И вокзалы, вашу мать.
(Николай Галь. С.-Петерб. вед. 1996. 16 марта)
Читатель легко продолжит список подобных синонимов и эв­фемизмов, листая страницы данного словаря. Набор их поистине неисчерпаем, но еще более неисчерпаем перечисленный набор этой лексики в составе русской фразеологии, где они не только час­тотно активны, но и функционально-семантически целенаправ­ленны и в высшей степени экспрессивны. Ошибочно было бы ду­мать, что эта фразеология (как, впрочем, и лексика) состоит ис­ключительно из обсценизов, т. е. «сексуальной» брани, которая поражает воображение иностранцев.
Такой взгляд на русскую брань — это не что иное, как быто­визм, который не менее опасен, чем категорическое официозное запретительство любых отклонений от литературного языкового стандарта. Многие (особенно, как раньше говорили, так называ­емая широкая общественность) видят в ругани лишь скабрез­ность, неприличия именно потому, что не могут или не хотят отре­шиться от «буквализма» в восприятии мата. Под микроскопом же историко-этимологического анализа он открывает иные функ­ционально-семантические ретроспективы и обнаруживает тесную связь либо с весьма обыденными, «приличными» бытовыми поня­тиями, либо с важными для русской мифологии и культуры сфе­рами представлений.
Основные «три кита» русского мата, например, этимологи­чески расшифровываются достаточно прилично: праслав. jebti. первоначально значило ‘бить, ударять’, xuj (родственный слову хвоя) — ‘игла хвойного дерева’, ‘нечто колкое’, pisbda — ‘мо­чеиспускательный орган’. Конечно, приводимые расшифровки — не этимологическая истина в последней инстанции, а, наобо-
рот, только гипотетические реконструкции первичного значения этих древних слов, вызывающие до сих пор острые дискуссии у этимологов. В этом читатель может убедиться, обратившись к соответствующим словарным статьям книги. Научный анализ, между прочим, позволяет опровергнуть распространенную нацио­налистическую интерпретацию самого известного русского ру­гательства ёб твою мать! Некоторые ученые, отталкиваясь от его буквального понимания, приписывали русской патриархаль­ной общине инцестивные наклонности. Возможно, именно это обстоятельство длительное время делало популярной версию о татарском происхождении этой бранной формулы. Сопоставле­ние славянской и тюркской лексики (хуй, пизда, ебать, блядь), однако, убедительно показывает, что между ними ни с этимоло­гической точки зрения, ни с семасиологической нет ничего обще­го (Подвальная 1996,78). Это наблюдение подтверждает давний отказ Р. Брандта объяснять русскую и сербскую матерную брань как заимствование у татар и турок и его предположение о ее су­ществовании уже у праславян (Брандт 1915,355). Слависты сей­час уже не сомневаются в том, что матерная брань «носит искон­но славянский характер, в основном восходит к общеславянско­му словарю» (Журавлев 1994; Ковалев 1996; 1998). Собствен­но, попытки расшифровать «матерную» формулу на основе ис­конно русского лексикона делались уже давно. Известный этно­граф и диалектолог Д. К. Зеленин объяснял ее таким образом: «Так называемая матерная брань равносильна, собственно, бран­ным выражениям: молокосос, щенок и т. п., подчеркивающим юность и неопытность объекта брани. Ругающийся выставляет здесь себя как бы отцом того, кого он бранит, неприличная фор­мула матерной ругани означает собственно: я твой отец! точнее: я мог быть твоим отцом!» (Зеленин 1930,18-19).
Современные культурологи и этнографы интерпретируют рус­ский мат как ритуализированную, обрядовую, обозначающую предполагаемый контакт с сакральными силами, речь во время обряда (Байбурин, Топоров 1990, 105-107). Действительно, по лингвистической аргументации Б. А. Успенского, никакого ин­цеста в этой фразе нет. Она — осколок былой мифологической формулы резъ jefrb tvojo mate, т. е. «ты — пёсье отродье, сукин сын» (Успенский 1987), осложненной другими мифологическими, религиозными и фольклорными ассоциациями и имеющей более

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20

Этой темы так же касаются следующие публикации:
  • Продажа кабельной продукции
  • Рокс Казино
  • Обзор сайта Betteam.pro
  • ALFA STOCRM
  • Интересное