Как ни странно, сколь актуальными и сиюминутными ни ка­зались бы со стороны даже такие слова и выражения-одноднев­ки, они имеют также немалую «глубину памяти». Не только пото­му, что корнями уходят в многовековую табуиза’цию русского мата, но и потому, что многие новые каламбуры оказываются на лингвистическую поверку добрыми старыми русскими шутками. Или — русско-иноязычными шутками, как в случае с кличкой М. С. Горбачева. Ведь в речи молодежи 60-х годов, когда звезда будущего президента СССР лишь восходила, уже была популяр­на русско-английская эвфемистически-каламбурная переделка известного русского ругательства. Но не на основе англ. peace ‘мир’, а на основе англ. peas ‘горох’: гороховый герцог (ФЛ, 104)— достаточно адекватный жаргонный предтеча мирного герцога. Да и Парижопск Фимы Жиганца напоминает нашему читателю сразу и небезызвестный Урюпинск, и жаргонный Зажо’пинск ‘лю­бой далекий провинциальный город, глушь’ с выражением чмо из Зажопинсш ‘простофиля-провинциал’ (БСЖ, 197), и такие жар­гонные каламбуры с тем же корнем, как жопоро’жец ‘автомо­биль «Запорожец»’ (БСЖ, 185), пежбпель ‘автомашина иност­ранного производства’ (от «Пежо» и «Опель» — БСЖ, 425), ре-жо’пер ‘режиссер и оператор в одной должности’ (БСЖ, 507), выражбпыватъся ‘выражаться вычурно, неестественно’ (БСЖ, 115) и т. п. Так в живой русской речи старое и новое соединяются прочной скрепой древней брани, оживляясь популярными ныне языковыми отсылами на англицизмы типа nuc (peace) или галли­цизмами вроде пежо («Peugeot») и режиссер (regisseur). Эксп­рессивный Эффект от такого соединения весьма высок. Но он требует особой расшифровки как для русскоговорящих, так и англоязычных или франкоязычных иностранцев.
Активизация употребления обсценной лексики и фразеологии делает задачу его лингвистической расшифровки вдвойне акту­альной. Каковы же способы этой расшифровки в иностранной аудитории?
В целом они уже предложены для разных аспектов авторами названных выше исследований и словарей. Так, в духе амери­канской методической школы, отталкивающейся от «pattern practice», В. Раскин предлагает студентам словообразователь­ные модели трех основных русских обсценных корней — хуй, пизда и ебать (Raskin 1979). Семантическая типология, основан-
ная на тематическом распределении «сфер влияния» русского мата (части тела, телесные и сексуальные функции, социальные институции и др.), стала основой классификации американского слависта (вероятно, В. Фридмана), опубликовавшего свою ста­тью под эвфемистическим псевдонимом Борис Сукич Развратни­ков (Razvratnikov 1980). Семантическую группировку русской матерщинной «триады» предлагает А. Д. Дуличенко (2001). И. Эрмен интересует как слосовообразовательная и семантическая парадигматика русского мата, так и его этимологическая, социо­лингвистическая, грамматическая и функциональная характери­стика (Ermen 1991). В какой-то мере классификации по такого рода признакам используются и в других публикациях (Захарова 1994; Мокиенко 1994; Подвальная 1996; Ковалев 1998 и др.).
Отталкиваясь от опыта предшественников, можно предложить общую классификацию русской бранной лексики и фразеологии, построенную на ономасиологическом принципе. При этом терми­ны «бранная лексика» и «обсценная лексика» понимаются нами как взаимно пересекающиеся, хотя и не полностью идентичные: не все бранное матерно и обсценно и, наоборот, не все обеденное— бранно. Брань (как и нем. Schimpfwort) по определению русского академического словаря — это «оскорбительные, бранные сло­ва; ругань» (ССР.Я 1, 737), а обсценная лексика (obscenne slova) по дефиниции одной из славянских языковедческих энциклопе­дий — «грубейшие вульгарные выражения, которыми говоря­щий спонтанно реагирует на неожиданную и неприятную ситуа­цию. Это столь табуизированные слова, что они часто вынужда­ют говорящего создавать аппозиопезы (пропуски) типа chod’ do…, ty si taky…, ty vies…» (EJ 1993, 302). Табуизированность и нару­шение нормы (NormenverstoB) вообще один из главных призна­ков бранной лексики, хотя при этом в разное время и в разной социальной среде они имеют различную масштабность (Gutknecht 1998,98). Не случайно поэтому один из лучших славянских сло­варей брани—«Словарь польских ругательств и вульгаризмов» определяет ругательство как «лексическую единицу, с помо­щью которой говорящий может спонтанно выразить свои эмоции по отношению к чему-либо или кому-либо, не передавая никакой информации», а вульгаризм —- как «лексическую единицу, с по­мощью которой говорящий проявляет свои эмоции по отноше­нию к чему-либо или кому-либо, нарушая при этом языковое
табу» (Grochowski 1995, 13, 15). Как видим, спонтанность эмо­циональной реакции, разрушающая табу, — основная характе­ристика бранной лексики и фразеологии.
В этом смысле русский мат или матерщина — это, собствен­но, комбинация обсценности и бранности, обсценная брань. Имен­но так ее и определяют наши толковые словари: мат, матерщи­на — «матерная брань, сквернословие» (БАС 6, 689, 702), «не­приличная брань» (Ожегов, Шведова, 353, 354), матерный — «неприлично-бранный, содержащий гнусно-оскорбительные сло­ва» (БАС 6,702). Столь же оценочна дефиниция этих слов в сло­варе В. И. Даля: «матерность, матерщина, матюршина. Пек., твер., шуточн. материальный окрик—похабство, мерзкая брань» (ЦК 2,602). «Матерный язык—в основном стихийная сексологи­ческая терминология, которой люди пользуются для разрядки внут­реннего напряжения, оскорблений и др.,—определяет такую лек­сику врач-сексолог Ю. П. Прокопенко. — Мат считают непри­личным для употребления в обычном общении» (Прокопенко 1999, 6). Такого рода дефиниции показывают, что русская матерщина во многом еще сохраняет прямую этимологическую связь с «по­минанием» матери в трехсловном неприличном выражении.
Квота табуизированное™ у обсценной лексики и фразеоло­гии, естественно, более высока, чем у лексики и фразеологии об­щебранной, «приличной», хотя главное, что их делает неразрыв­но связанными, — змоционально-зкепрессивная реакция на не­ожиданные и неприятные события, слова, действия и т. п. Соб­ственно, это главный экспрессивный признак, объединяющий брань самого разного типа. Не случайно в разных языках обо­значение брани имеет разные ассоциативные и образные корни. Так, рус. брань заимствовано из церковнославянского вместо боронь, которое значило ‘борьба’ и производив от боротися ‘за­щищаться’ (Фасмер 1, 197, 207), ругань связано с др.-рус. ругъ ‘насмешка’ (Фасмер 3, 513), что семантически объединяет ее с нем. Schimpfwort ‘ругательство’, первоначально также обозна­чавшим ‘шутка, насмешка’ (Gutknecht 1998, 95-96). Подобные этимологические экскурсы показывают, что корни разнороднос­ти словника бранной лексики разных языков уходят в глубокую древность и четко очертить границы «поля брани» практически невозможно. Дифференциация спектров описания брани порож­дает и все большую дифференциацию их терминообозначений.
Таков, например, термин сексуализм в польском словаре лекси­ки, очерчивающий круг концептов, непосредственно относящих­ся к сексу (Lewinson 1999, VII), или термин антрополексема как обозначение слов, негативно характеризующих или оцениваю­щих лицо по его действиям, поступкам, внешним признакам, внут­ренним качествам, отношению к другим лицам и т. п., в «Словаре обидных слов» Л. В. Дуличенко (2000, 7).
Опыт лексикографического описания европейской бранной лексики показывает, что вышеобозначенная семантическая диф-фузность объективно обусловливает резкий перепад в отборе со­ответствующих словников. Пока нет еще «идеального» словаря брани, который удовлетворял бы всем ее интерпретациям. Даже словари, ориентированные на такую специализированную и, ка­залось бы, однородную лексику, как русский мат, отличаются большой разнородностью состава словника и способов его опи­сания.
Предлагаемый читателю словарь тоже не гарантирует одно­родности словника уже потому, что брань, как мы видим, разно­родна по своей семантической сущности. Вот почему объект на­шего описания не ограничивается лишь неприличной бранью (ма­том), а расширен до всех экспрессивно-оценочных сфер, которые соответствуют вышеприводимым европейским.обозначениям бранной лексики. Отсюда и отражение в словаре большой квоты обсценизмов, т. е. слов, которые являются неприличными обозна­чениями табуизированных понятий и часто—хотя и не всегда— становятся языковой основой бранных слов и выражений. Такое расширительное понимание брани обусловливает и включение в словарь многих эвфемизмов, тесно связанных с соответствующи­ми понятийными и лексическим сферами.
По эмоционально-экспрессивной иерархии каждая группа бранной лексики весьма различна. Не случайно поэтому одна из современных ее классификаций (точнее—классификаций эвфе­мизмов мата) построена на достаточно разнородных критериях: отношении к литературной стилистической норме, социальной (профессиональной) паспортизации, территориальной принадлеж­ности, собственно языковой (уровневой) характеристики и вре­мени образования:
1) эвфемизмы «литературной» окраски (овладеть, блудница,
лоно);

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20

Этой темы так же касаются следующие публикации:

Продажа кабельной продукции

Рокс Казино

Обзор сайта Betteam.pro

ALFA STOCRM