Словарь русской брани
Именно эту традицию «выпущения» брани из литературных текстов и продолжала блюсти даже в перестроечное время «широкая общественность» на вспаханном еще Иосифом Виссарионовичем поле марксистского языкознания. Но — «процесс пошел», как любил выражаться М. С. Горбачев, и в дискуссии о мате постепенно стал одерживать верх сам реальный речевой узус. И уже спустя три года после одергивания акад. А. Гродзин-ского на страницах газет все чаще можно найти не просто защиту, но и апологетику русского мата (Никонов 1991,15). Характерно и мнение, выраженное в солидном журнале «Вопросы литературы»: «До тех пор, пока повсеместно в магистральных литературных журналах табу на мат не будет последовательно преодолено, повседневная жизнь во всей ее сложности будет по-прежнему подвергаться лакировке» (Конди, Падунов 1991, 114).
И чаяния сторонников «культуры мата» сбылись. Сбылись, даже можно сказать с лихвой. Ибо процесс «матизации» всей страны «пошел» прямо-таки с космической скоростью, захватывая все большие и большие печатные пространства. Постперестроечное время практически перечеркнуло табу на мат. «Похабщина, льющаяся в наши уши не только на улице, но и с теле- и киноэкранов, с театральных подмостков, обильно публикуемая печатными изданиями», стала, по справедливым наблюдениям московского слависта и издателя А. Ф. Журавлева, зеркалом нашей жизни (Журавлев 1994). В печати поэтому нередки призывы вернуться к прежней культуре речи, к «языковому целомудрию», к полному отказу от брани как «слякоти черных слов» (Кабаков 1987; Потапов 1991; Яковлева 1996; Злобина 1998; Королев 2001 и др.). Немало, однако, и журналистов, писателей и филологов, которые выступают со своеобразной апологетикой мата, призывая не только относиться к нему как к давно свершившемуся языковому факту, но даже — к его бдительной охране (Хазанов 1994; Виркунен 1996; Жуховицкий 1996; Шулепов 2001).
Казалось бы, раз непечатное стало печатным, то и филологическая наука и практика идут в ногу с этим процессом. Увы, для отечественной славистики это пока далеко не так. Новые веяния,
конечно, и здесь кое-что принесли. Предваряя общую оценку некоторых из работ такого рода (см. ниже), можно сразу заметить, что в их потоке продолжают преобладать небольшие словарики на потребу дня, обычно издаваемые в «коммерческих структурах». Некоторые из них весьма полезны, как, например, «Международный словарь непристойностей. Путеводитель по скабрезным словам и неприличным выражениям в русском, итальянском, французском, немецком, испанском, английском языках» под ред. А. Н. Кохтева (МСН). Однако даже само количество русских бранных слов, отраженных в нем (около 150), свидетельствует о его чисто «путеводительском» характере. Не случайно поэтому на книжных лотках России до сих пор имеет спрос регулярно появляющаяся подпольная перепечатка словаря А. Флего-на (Флегон 1973). «Подпольная» на этот раз не в цензурном и политическом смысле, а в смысле откровенно пиратском: на титульном листе этой книги, изданной на плохой газетной бумаге, нет никаких следов русского издательства или СП, предпринявших эту публикацию. Не удивительно: издатели, видимо, таким способом уклоняются от соблюдения норм авторского права.
Зарубежная славистика, в отличие от отечественной, уже давно проявляет активный интерес к русской брани. К этому прежде всего филологов-русистов толкают чисто практические мотивы. Незнание этой лексики даже студентами, освоившими русский язык почти в совершенстве, понятно: классическая методика строилась во многом на освоении литературного, «стандартного» русского языка. Литературные тексты, пресса и масса учебников для иностранцев типа «Русский язык для всех», естественно, не включали эту сферу русской речи в процесс обучения. Зарубежным коллегам приходилось поэтому, как говорят, по крупицам собирать «запредельную» русскую лексику и составлять словарики-пособия. Коллекция таких лексикографических справочников, особенно изданных в США, уже весьма велика (Drummond, Perkins 1987; Elyanov 1987; Galler, Marquess 1972; Galler 1977; Gl.), хотя их авторы не претендуют ни на полноту охвата описываемого материала, ни на глубину (особенно этимологическую) его интерпретации.
Достаточно давнюю традицию имеет на Западе и филологическое изучение русской бранной лексики. Она открывается двумя немецкими работами начала века: статьей Э. Шпинклера
«GroBrussische erotische Volksdichtung» (Spinkler 1911) и обширной штудией В. Христиани «Uber die personlichen Schimpfworter im Russischen», опубликованной в журнале «Zeitschrift fur slawische Philologie» в 1913 г. (Christiani 1913). He случайно и одной из первых послевоенных публикаций на эту тему была статья А. Исаченко, анализирующая «основополагающее» матерщинное русское ругательство, зафиксированное именитым иноземцем-немцем Герберштейном в XVI в. (Isacenko 1964): воображение иностранцев — как купцов или простых путешественников, ведших путевые заметки и составлявших краткие разговорники, так и филологов—русский мат привлекал своей сильной экспрессией, образностью и многозначностью. Поток западной лингвистической литературы, посвященной этой теме, неуклонно увеличивается (Dreizin, Priestly 1982; Geiges, Suworowa 1989; Hopkins 1977; Kaufman 1981; Косцинский 1980; Левин 1986; Patton 1980; Plahn 1987; Raskin 1978; 1979; Razvratnikov 1980). Поток статей выкристаллизовался уже и в серию монографий, написанных немецкими славистами: книга В. Тимрота, в которой русский мат рассматривается в общем ряду с арго, жаргоном и сленгом (Timroth 1983; 1986), диссертация И. Эрмен о русской обсценной лексике (Ermen 1991), вышедшая позднее отдельной книгой (Ermen, 1993), и диссертация П. Каин о грамматике (в широком смысле) сербских ругательств (Kain 1993). Статьи Б. А. Успенского (1983; 1987; 1988; 1996; 1996а), положившие начало современной отечественной обсценологии и первоначально опубликованные именно за рубежом, до сих пор остаются самым фундаментальным исследованием этой проблематики. Новейшие попытки историко-этимологической интерпретации русской нецензурной брани (Ковалев 1996; 1998; Маковский 1996; Подвальная 1996; Плуцер-Сарно 2000; Дуличенко 2001) так или иначе исходят из нее или от нее отталкиваются.
При всей означенной активизации филологической науки и практики вокруг русского мата он продолжает во многом оставаться неким белым пятном. Многие переводчики до сих пор испытывают большие трудности, не находя соответствующих слов и выражений ни в одном из словарей, изданных в России. Если для русских переводчиков камнем преткновения является адекватная передача экспрессивных слов и выражений из массы западных (особенно американских) криминальных, порнографи-
ческих, «хоррорных» и т. д. романов, кино- и видеофильмов, то для зарубежных переводчиков этот камень — русская нецензурщина, пока еще мало систематизированная составителями словарей. Особые трудности, своего рода «культурный шок» испытывает и все увеличивающаяся масса студентов, ученых, политиков, предпринимателей и других зарубежных гостей, попадающих в Россию: слыша «ядреное русское слово» буквально на каждом шагу, они не могут получить его квалифицированной расшифровки даже у своих русских друзей. Чаще всего им лишь говорят, что употреблять эти грязные слова нельзя, либо же констатируют их непереводимость. И действительно, буквальный перевод большинства русских ругательств, особенно «многоэтажных», может породить впечатление о какой-то гипертрофированной, чудовищной «сексуальной озабоченности» и извращенности русских. Ругающийся же, как правило, о сексе, а тем более его извращениях даже и не думает: обычно он лишь в древней традиционной форме изливает свою русскую душу, высказывая таким образом свое недовольство жизнью, людьми, правительством.
В современной прессе, где проблема брани — одна из «проходных», нередки попытки объяснения ее активизации как «тяжелого наследия» нашего социалистического прошлого. «Брань, мат, нецензурные выражения стали своеобразной формой вульгарной обороны от кровожадного напора идеалов революции, — Говорит, например, в своем интервью «Литературной газете» писатель Анатолий Королев. — Замыкаясь в кружке сквернословия, темная народная масса пыталась сохранить ненормативную связность деревенской общины. Таким вот уродливым способом деревенская община сопротивлялась давлению нормативной классовой этики. Мат стал ежедневным хулиганством анархического по духу народа, которого пытались выстроить — именно через новую речь—по ранжиру идеологии. Это первая причина массовой ругани в народе. Вторая причина—наше средневековое устройство души» (Королев 2001).
Несмотря на несомненную зависимость употребления брани от тех или иных идеологических или — шире — социальных обстоятельств, более важными, однако, представляются функциональные стимулы, имеющие универсальный характер. «Основная функция "плохих слов", — подчеркивает английский исследователь бранной лексики в европейских языках С. Ёурген, —
Самая детальная информация реклама в лифтах Санкт-Петербург тут.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20