Словарь русской брани
редко невозможно описать и понять определенные социальные группы общества» (Предисловие к МСН, 5). Депутаты Верховного совета и члены Думы, президенты, мэры городов и главы администрации не гнушаются «простым русским словом» или, в крайнем случае, его эвфемизмами. Мат, как и жаргон, стал своего рода модой — как, впрочем, и популизм в его самом обнаженном варианте. Современная пресса пестрит сообщениями о том, как бранятся и даже тешатся бранью многие популярные политики и звезды разных величин: М. Горбачев, А. Чубайс, Е. Примаков, В. Черномырдин, В. Жириновский, Г. Зюганов, А. Лебедь, Ю. Лужков, А. Макашов, С. Степашин, И. Иванов (министр иностранных дел), Г. Явлинский, С. Юшенков, Б. Немцов, А. Руцкой; банкиры Б. Березовский и В. Гусинский; популярная артистка Ф. Раневская, композитор М. Ростропович, Е. Боннэр, известный певец И. Кобзон, модельер С. Зайцев и мн. др. (Виркунен 1996; Королев 2001, 12; Устюжанин 1999). Собственно, практика употребления брани в политических диспутах не нова—достаточно вспомнить об Иване Грозном или Петре Первом. А исследователь творчества В. И. Ленина А. Арутюнов даже составил перечень (правда, неполный) его письменных и устных эксп-рессивов: балбес, банда, болтун, вор, говно, гад, гадкий, горлопан, глупый, гнилое яйцо, грязный натуришка, дурачки, жулик, зад, зверь, зверёк, идиоты, нуда, клеветник, кляузник, лакей бур- • жуазии, лиса, лошадиный барышник, лёец, мародёр, мерзавец, мещанская сволочь, мошенник, мракобес, моськи, негодяй, навозные кучи, олух, осёл, оппортунист, палач, пакостник, паскуда, паразит, помойная яма, поганое стойло, подонки, пошлый болтун, пошляк, презренные дурачки, проститутки, прохвост, прихвостень, ренегат, самодур, свинья, собака, сволочь, спекулянт, старые бабы, торгаш, труп, трус, тупица, тупоум, учёные дураки, филистер, хам, шалопай, шарлатан, шантажист, шайка, шовинист, штрейкбрехер, шуты гороховые, щенок.
Приводя этот перечень, журналист В. Устюжанин (1999) называет его «настольной книгой матюгальника». Не надо, одна-. ко, думать, что русские политики в этом отношении особо отличаются от европейских. Автор немецкой книги «Язык и сексуальность» в интервью корреспонденту журнала «Шпигель», например, вспоминает, как однажды канцлер Гельмут Шмидт произнес в Бундестаге самое страшное немецкое ругательное слово, до-
бавляя при этом, что его никто за это не порицал, поскольку федеральный канцлер (с 1974 г.) был «блестящим оратором, точно знавшим, когда и что нужно сказать» (Gauger 1999, 264). В книге приводятся и имена немецких политиков, и не столь разборчивых в ситуациях, когда ими употребляется бранная лексика.
Детабуизация мата, ощущаемая сейчас, в какой-то мере — отражение общей демократизации русской речи и общества. Показательна в этом плане и резкая смена тональности в средствах массовой информации, регулярно возвращающейся к проблеме употребления мата. Вот цитата из программной статьи Ф. Гладкова «Об одном позорном пережитке», опубликованной в «Литературной газете» 22 мая 1952 г.: «Народ наш является самым передовым в мире, и как-то стыдно и больно сознавать, что в нашем социалистическом обществе еще не вытравлена зараза сквернословия». Далее автор, обличая сквернословие, называет его «словесным хулиганством», «словесной мерзостью», «грязной словесностью», «общественным злом», «гнусным наследием прошлого», «застарелой коростой позорных пережитков», «позорным навыком, унижающим человеческое достоинство»… Подобная «брань брани» типична для периодики послевоенных лет. Более того, она нередко «кодифицировалась» законодательно. 26 июля 1966 г., Например, был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении ответственности за хулиганство». В соответствии с ним нецензурная брань в общественных местах наказывалась штрафом2 в размере от 10 до 50 рублей, административным арестом на 15 суток или даже исправительно-трудовыми работами сроком от одного до двух месяцев с удержанием 20% от заработной платы. Нынешний Уголовный
кодекс РФ, правда, не менее строг: за оскорбление, выраженное в неприличной форме, нашим гражданам полагается штраф в размере до 100 минимальных размеров оплаты труда, привлечение к обязательным работам на срок до 120 часов (т. е. на те же 15 суток) либо исправительные работы на срок до полугода. Если же оскорбление нанесено в публичном выступлении или в средствах массовой информации, размер штрафа увеличивается вдвое, обязательные работы—до 180 часов, а исправительные работы могут продлиться до года. «Dura lex, sed lex»—«Закон строг, но это закон», — гласит старая римская пословица. Удивительно, правда, что, по словам В. Устюжанина, приводящего соответствующие строки УК РФ в одной из своих публикаций (Устюжанин 1999,29), «до сих пор под статью УК "за сквернословие" ни одного депутата и крупного политика подвести не удалось». Да и при судебных разбирательствах подобного рода не всегда легко отграничить брань от экспрессивов. Недавно, например, один гражданин Самары, подавший в суд на прохожего, который обозвал его словом мудак, так и не добился справедливого возмездия российской Фемиды. Адвокат оскорбившего представил на суде «Большой толковый словарь русского языка» издательства «Норинт», где это слово имеет вполне «приличное» толкование, на основе которого и была признана его невиновность: «Мудак, -а, м. Грубо, вульг. О нудном, докучливом неудачнике» (БТС, 561). Если бы, однако, в словаре стояла помета бран., то истец вполне имел бы шанс на опровержение дефиниции его как «неудачника».
Во многом изменение официального и неофициального отношения к мату началось еще в период политической «оттепели». Стали возможными, например, шуточные его интерпретации. Таков, например, «мини-трактат» Юрия Ивакина на 16-й странице «Литературной газеты» под красноречивым названием «Кое-что о брани» (Ивакин 1975,16). Здесь дается остроумная и, надо сказать, весьма близкая к объективно-лингвистической классификация брани по «семантическим признакам»: 1) посыл (ругательства типа: Идик чёрту\); 2) пожелание (типа Чтоб ты провалился!); 3) определение {Дурак!, Осёл! ип п.). Главное же —- в шуточной, конечно, форме, но делается попытка реабилитации брани. «Брань полезна, — пишет автор юморески, — не только тем, что она снимает излишнее психическое напряжение, созда-
вая эффект своеобразного морального "катарсиса". В брани проявляется активное отношение человека к жизни, его несогласие с тем, что он считает вредным или отжившим. Брань — родная сестра критики и сатиры!»
Иной, серьезный тон этой проблеме задала Перестройка. Один из первых «шумовых эффектов», подобных взрыву бомбы, произвела статья акад. А. Гродзинского «Дурные слова и… многозначительные точки» в газете «Вечерний Киев» (1988.4 апр.). Автор весьма осторожно и деликатно в какой-то мере пытается оправдать употребление брани в речи. «Дело не в том, чтобы не знать дурных слов или делать вид святоши: мол, ты таких слов не понимаешь. Ибо ругань бывает, так сказать, и вынужденной — когда человека довели до такого состояния, что невозможно сдержаться, — пишет он. При этом делается и ссылка на известное письмо запорожцев турецкому султану, где невозможно заменить сильные глаголы дипломатическим многоточием, и, конечно, на авторитет классиков. — Я не сомневаюсь в том, что, скажем, А. С. Пушкин тоже знал матерщину и при случае мог ее употреблять».
Даже такая осторожная попытка, однако, в 1988 г. была весьма смелой. Против «вынужденной матерщины», защищаемой акад. А. Гродзинским, резко выступила так называемая широкая общественность. Фельетон Юрия Макарова «Мат и мачеха», опубликованный спустя неделю в «Вечернем Киеве» (1988. 13 апр.), расставлял все точки над многоточными словами по-старому. Фельетон заканчивается прямо оскорбительно—между прочим, с аллюзией на тот же высокий поэтический авторитет, к которому апеллировал академик: «…Эх, жаль, что нет с нами Александра Сергеевича. Вот он бы расхохотался! Вот бы захлопал в ладоши! Вот бы он обязательно сказал! — "Аи да Гродзинский! Аи да…!" Притом без всяких многозначительных многоточий». Неудивительно, что вскоре после такой «дискуссии» акад. А. Гродзинский скончался.
А ведь он был прав: А. С. Пушкин, как и другие русские писатели, не только знал матерщину, но и в нужные моменты употреблял ее. Не только в жизни (о чем свидетельствуют некоторые его письма), но и в некоторых произведениях. И сетовал„и даже весьма негодовал, когда бдительная царская цензура вырезала такие слова из них. «Все это прекрасно; одного жаль, — пишет он в одном из писем, — в Борисе [«Борисе Годунове»] моем,выпущены
народные сцены, да матерщина французская и отечественная» (СЯП, 2, 546).
Строительство дач: проекты и готовые решения
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20