Словарь русской брани
усские ругательства издревле были в России «запретным плодом». Разумеется, не для носителей русского языка, а для тех, кто употреблял их в печатном, т. е. проверенном и одобренном цензурой варианте. Не случайно практически всегда публикации на эту тему выходили исключительно на Западе: «Лука Му-дищев» (анонимный текст последней трети XIX в., нередко приписываемый И. Баркову), «Русские заветные сказки» А. Н. Афанасьева, собрание русских «нецензурных» пословиц и поговорок В. И. Даля, народные былины, песни, частушки и многое иное, не говоря уже о творчестве «запрещенных» писателей-диссидентов, не жалевших «для красного словца» и родного отца, т. е. Отечество. Даже «Этимологический словарь русского языка» петербургского (до революции) и берлинского профессора М. Фасмера (Vasmer 1-3), увы, не избежал такой «запретительной» участи: в двух изданиях его русского перевода (1964—1973; 1986-1987) были «вырезаны» именно нецензурные слова и выражения. Вырезаны несмотря на то, что, во-первых, по употребительности они занимают ведущее место в обиходном русском лексиконе и, во-вторых, прояснение их этимологии (многих русских, между прочим, очень интересующее) способствовало бы повышению «культуры речи», о которой так пекутся обычно ее кодификаторы.
Традиционный запрет на обсценную лексику распространялся столь далеко, что делались и делаются попытки устранить из текстов даже слова, словоформы и сочетания, чисто омонимичес-ки могущие быть соотнесенными с чем-либо неприличным. Так, профессор Петроградского Богословского института, член Училищного совета при Синоде и редактор журнала «Народное образование» П. П. Мироносицкий в начале XX в. предлагал устранить из языка православного русского богослужения речения и фразы омонимического типа, которые «способны произвести
совершенно превратные представления в уме неопытного и несведущего читателя». «Слово испражнение особенно неудобно, — подчеркивает профессор, — и, однако, оно встречается довольно часто, например: "От возношения испражняется всякое благое" (Неделя мытаря и фарисея) или "Небо одушевленное, испражнения преходящее земная"… Неуклюжее славянское слово ссал в напряженном произношении и при особенном старании произнесть оба "с" для русского слуха звучит совсем неприятно, и совершенно напрасно излишний ригоризм не пускает сюда звук "о", тем более, что стоящий здесь между двумя "с" старорусский "ъ" несомненно произносился и пелся как "о". Сравни еще Трои-чен "Яко сущу Сыну с Родителем и Духу Святому сущу едино-мудренно поклонимся" (Среда 5-й недели поста, утрени песнь 9-я) и фразу "Из уст младенец и сущих…"» (Мироносицкий 1990, 114-115).
Несмотря на все официальные запреты, однако, во всех слоях русского общества в нужных случаях «крепкие и сильные слова и выражения» были одним из самых эффективных способов «излить душу» — благо российская действительность всегда давала для таких излияний достаточно поводов. Ругались и ругаются, конечно же, во всех сферах бытования «русского субстандарта». Аристократам по крови и творческому духу, судя по переписке и некоторым произведениям А. Пушкина, М. Лермонтова, И. Баркова, В. Белинского, И. Тургенева, Ф. Достоевского, А. Чехова, В. Брюсова, Б. Пастернака, А. Солженицына, Ю. Алешков-ского и многих других деятелей нашей культуры, был чужд официозный запрет на так называемый русский мат: нередко лишь царская или советская цензура упрятывала всем известные на Руси слова в глубокомысленные многоточия (Эротика 1992; Три века 1992;-Срамная муза 1996; Белый 1995; Жуховицкий 1996; Злобина 1998; Шигарева 1999; Королев 2001). Читатели, однако, легко расшифровывали этот код, испытывая, быть может, особое эвристическое наслаждение от эффекта узнавания закодированного. Это узнавание приходило и приходит столь же неумолимо, как неприличная надпись на бюсте В. А. Жуковского, стоявшем на Старопанскойллощади города N из романа^!, Jfytt-фа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» (гл. 2): «На медной его (бюстика) спине можно было ясно разобрать написанное мелом краткое ругательство. Впервые подобная надпись появилась на
бюстике 15 июня 1887 года в ночь, наступившую непосредственно после открытия памятника. И как представители полиции, а впоследствии милиции, ни старались, хулительная надпись аккуратно возобновлялась каждый день» (цит. по 7-му изд.: М., 1934. С. 19).
Этим неустанным возобновлением в головах читателя «заточенного» гласной и негласной цензурой мата, пожалуй, и объясняется его необычайная жизнеспособность.
Мат мастеров художественного слова, конечно же, несет иную «эстетическую» нагрузку, чем мат уличного пьяницы: иные функции, иная «мера в вещах», иные адресаты… Однако оторвать одно от другого невозможно: и ругань извозчиков, которым поговорка (ругаться как извозчик) приписывает исключительную грубость брани (имея, видимо, в виду устойчивое несоблюдение русскими правил дорожного движения и естественную реакцию на это «водителей кобылы»), и виртуозная многоэтажная брань моряков (особенно боцманов), и саднящая ожесточенность «излияния души» зэков, и обесцвеченный, потерявший соки шаблонный мат фабрично-заводских масс, и даже «облагороженные» эвфемизацией и феминизацией женские ласкательные словечки вроде ёлочки зелёные! имеют общий источник.
Погружаться в филологические глубины этого источника, как уже сказано, русский человек мог лишь обращаясь к зарубежным публикациям — за исключением предреволюционного издания словаря В. И. Даля под ред. проф. Бодуэна де Куртенэ (ДК 1-4), где была сделана, пожалуй, первая попытка отразить русские бранные слова и выражения в отечественной лексикографии (если не считать, разумеется, отдельных глосс и эвфемизмов, пропущенных ранее по недосмотру царской цензурой). Вместе с тем попытки специального лексикографического описания русской брани в России предпринимались давно. А. Ю. Плуцер-Сарно обнаружил в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (НСРК. 1929.745 (1-12)) самый ранний рукописный об-сценный «Словарь Еблематико-энциклопедический татарских матерных слов и фраз, вошедших по необходимости в русский язык и употребляемых во всех слоях общества, составили известные профессора Г…ъ, Б…ъ», помеченный 1865 г., но, видимо, составленный несколько позже (Плуцер-Сарно 2000, 74). Такие попытки мотивировались стремлением увидеть и отразить в ело-
варном жанре русскую лексику такой, какова она есть в реальной речевой стихии. Но они не имели шанса найти читателя, ибо изначально были обречены на безгласность.
Гласность наконец-то сделала в России возможным «печатание непечатного». Современная литература изобилует бранными словами и выражениями: А. Солженицын, Л. Копелев, Э. Лимонов, В. Аксенов, С. Довлатов, Юз Алешковский, В. Ерофеев, В. Сорокин—эти и многие другие писатели, книги которых продаются повсеместно и активно читаются, давно уже разорвали «заговор молчания», которым был окружен русский благой и неблагой мат. Даже произведения мощного и свежего вала современной «женской литературы» не пренебрегают русской бранью — во всяком случае в ее весьма прозрачных эвфемизированных формах. Для иллюстрации—лишь одна выдержка из очерка Т. Толстой «Политическая корректность»: «В целом первая задача политической корректности — уравнять в статусе (за счет подтягивания) отставших, обойденных, вышедших за рамки так называемой нормы. Считается, что низкая самооценка вредна для индивида, а стало быть, и для общества в целом. Оскорбление же направлено на понижение статуса оскорбляемого (дурак, дубина, мордоворот, рожа неумытая, засранец, мудила гороховый, жиртрест, промсосискакомбинат, осел, свинья, козел, корова, сука, пидарас, очкарик, жертва аборта, чурбан, чучмек, чурка, черножопый, деревня, скобарь, дерьмократ и многое, многое другое). Поэтому необходимо поднять самооценку и запретить любые оскорбления. С этим можно было бы согласиться, но беда в том, что, раз начав, трудно остановиться и провести границу» (Толстая, Наталия, Толстая, Татьяна. Двое: Разное. М.: Подкова, 2001. С. 307). Как видим, грань между «приличными» и «неприличными» бранными словами здесь достаточно переходима, что отражает реальную языковую стихию, в которую втянуты ныне и мужчины, и женщины.
Средства массовой информации чем дальше, тем больше «нашпиговываются» экспрессивными единицами, включая и русскую брань. «Тематическая свобода, — замечает специалист по культуре речи й ораторскому искусству А. Н. Koxtee, ^м позволила писателям и журналистам рассказывать о таких ситуациях, которые раньше для них были запрещенными. Это и привело к активизации бранной лексики в письменной речи, так как без нее не-
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20