Словарь русской брани
наименованиями нечистых духов: она объясняется древней верой в магическую силу слова, возможностью «овеществить» его и обратить в оружие против недругов и соперников. Формулы таких заклятий интерпретируются на фоне славянской мифологии (Сумцов 1896; Ъаповий 1977). Большинство из них, даже самых актуальных и остающихся современными, требуют специальной историко-этимологической интерпретации. Так, оборот Ни дна тебе ни покрышки! связан с погребальными обрядами на Руси, где (как, впрочем, и в Древней Греции) предателям, святотатцам и самоубийцам отказывали в обряде погребения. Буквально оборот значит ‘быть похороненным без гроба’, т. е. его неотъемлемых принадлежностей—крышки и покрова. Брань у славян служила также весьма эффективным оберегом от покойников. Так, в Полесье «в старину, чтобы покойник не ходил, его ругали», — например, «ему трижды надо сказать: "Поцелуй у сраку, поцэлуй у сраку, поцылуй у сраку"» (Толстая 2001,183; Левкиевская 2001, 426). В одном из севернорусских сел (Тихманьга) брань использовали в распространенном обычае рядиться «покойником», участники которого «сворачивали все на матюги» и отпускали неприличные шутки (Левкиевская, Плотникова 2001,279).
О таких оборотах можно говорить и как о мощном генераторе современных бранных выражений, поскольку в речи по таким моделям постоянно образуются новые и новые ругательства типа Чтоб тебя подняло и шлёпнуло!, Чтоб тебе поплохело! По их типу образуются и, так сказать, «перевернутые» пожелания зла, т. е. пожелания «наоборот» типаже. Ни пуха ни пера!, чеш. Zlom vaz!, нем. Hals und Beinbruch!
4. Обсценныепосылы или их эвфемизмы: Иди (пошёл) ты к ебеней (ёбаной) матери!, Иди ты к ебене фене!, Иди ты к ядрёной бабушке!, Иди ты на хуй!, Иди ты на фиг!, Иди ты в пизду!, Иди ты в жопу!, Иди ты в задницу!, Иди ты на хутор бабочек ловить!, Иди ты знаешь куда?! и т. п. Эта группа бранных выражений обнаруживает тесную структурную и семантическую связь с 1-й, мифологической группой посылов. Их перекличка местами почти буквальна, ср.: Иди ты к чёртовой матери! и Иди ты к (ёбаной) ядрёной матери!; Иди ты к чёртовой бабушке! и Иди ты к ёбаной (ядрёной) бабушке! И это не случайно: этимологическая расшифровка «основного» русского ругательства Б. А. Успенским дает ключ к этой связи.
На вторичном мифологическом уровне речь здесь, видимо, идет именно о «песьей» матери, прямо связанной с чертом. Обеденный посыл и мифологический посыл генетически, следовательно, — явления одного порядка, поскольку обороты типа Иди ты на хуй\ являются эллипсисами выражений Иди ты к чёрту (к псу) на хуй! Такого рода «полные» формы зафиксированы, например, в сербском или хорватском языках.
5. Обеденная брань, называющая «способ» сексуального надругания над ее адресатом: Еби тебя в жопу!, Еби тебя в рот!, Еби тебя в ребро!, В жопу ёбанный!, Ебанный в рот!, Ебать тебя в рот!, В рот ебать твои костыли!, Едри твою в дышло!, Едри тебя в качалку!, Едри тебя в корень!, Едри твою за ногу!, Едри твою налево! и т. п. Здесь также — эллипсис «субъекта» действия: они, возможно, образованы от более полных словосочетаний типа Чёрт (пёс) еби тебя в жопу!
На первый взгляд, обороты этой группы явно сексуальны, что как будто подтверждает бытовое мнение о сексуальности русского мата. Более того, и в современном бытовом сознании большинства носителей русского языка это мнение доминирует. Это, между прочим, констатируют сейчас некоторые социологи, интерпретируя мат как эволюцию форм брачно-семейных отношений и связывая с ней практику древнего и современного табу-ирования этой сферы речи. «Раз мат,—пишет, например, Ф. Н. Ильясов, — представляет собой непристойную часть лексики, которая описывает сексуальную сферу, то и возникновение его связано с какими-то процессами в развитии сексуальных и брачных отношений» (Ильясов 1990,201). Остро полемизируя с этим мнением, А. В. Чернышев справедливо подчеркивает, что «нацеленность» мата на сексуальную сферу далеко не очевидна: «В случае с матом система означающих действительно заимствуется из сексуальной сферы человеческой жизнедеятельности, что отнюдь не означает непременного описания этой сферы посредством матерной речи» (Чернышев 1992,33). И хотя им при этом делается попытка опровержения сакральной и этикетной трактовки мата, в ретроспективе эта «асексуальность» восходит, как мы видели выше, именно к мифологическому синкретизму об-сценного и демонологического. Не случайно в славянских и балтийских языках и диалектах одним из активных синонимов слова
«ругаться» являются лексемы и фраземы типа чертыхаться — диал. чертать, чертаться, чертыкаться, чертыжитъ, черты-житься, лешакаться, лешихаться, сиб. чертей давать, перм. лешака гаркать, лит. velnioti, velniuoti, gauti velniu букв, ‘получать чертей’ и др. (Eckert 1991,110-112).
Учет таких параллелей позволяет, как кажется, даже 5-ю группу бранных выражений возвести к «исконной модели». Первоначально такие обороты были обращены не к человеку, они служили своеобразными заклятьями против «нечистой силы», оберегом. Перенесение их на адресата брани служило своего рода признанием «дьявольской» ипостаси того, на кого эта брань была обращена.
Разумеется, такая интерпретация относится лишь к прошлому состоянию мата. Его настоящее уже, несомненно, достаточно сильно «сексуализировано», что проявляется в различных вариантах и эвфемистических «реинкарнациях» обсценной лексики и фразеологии. Семантическая и функциональная инерция их мифологического прошлого, однако, до сих пор накладывает отпечаток на употребление обсценной лексики и фразеологии. Возможно, в частности, что их социальная табуизированность — результат именно этой инерции.
Смягчение нравов «широкой общественности» и смена вех в отношении к русской бранной лексике, естественно, интенсифицирует и лингвистические разыскания в этой области. Ведь впервые появилась реальная возможность сделать такие разыскания достоянием той же общественности. Возникает, однако, неизменно сакраментальный вопрос речевой культуры: не стимулируют ли и не активизируют ли употребление бранной лексики лингвисты, разъясняя значение, употребление и исторический смысл ругательств?
Хочется думать, что — нет. Наоборот, запрет, многие годы налагавшийся на употребление русского мата, постоянно стимулировал его активное употребление—по известному принципу «запретный плод—сладок». Ведь важно не само ругательство, а то, где, с кем, в какой речевой ситуации или контексте оно уместно. Да и, кроме того, многие «блюстители нравов и чистоты русского языка», сами того не подозревая, постоянно употребляют ту же брань, но только в эвфемизированном виде, как «дама приятная во всех отношениях» и «просто приятная дама» у
Н. В. Гогойя. А ведь в безобидных и «правильных» выражениях типа ёлочки зелёные! или матушки мои! таится та же самая подколодная змея русского мата.
Это, между прочим, неоднократно подмечали наши писатели, преследовавшиеся «цензурой языковых нравов» не менее неусыпно, чем бдительным идейно-политическим оком. «Как-то к нам в Ленинградский Детгиз пришло указание — изгонять из книг для детей бранные слова,—вспоминал один из таких случаев С. Я. Маршак. — Особенно истово взялась за дело одна молодая редакторша. Но это милое создание, к сожалению, не знало, какие слова бранные, а какие нет. Вызовет она к себе одного писателя и говорит: "Помилуйте, что вы написали! "Старый хрыч!" И это в детской книжке! Какой ужас! нужно поискать более приличное выражение, например, "старый хрен"» (цит. по: Флегон 1973, 365). История таких «корректур» в советской литературе достойна особого исследования уже потому, что число эвфемизмов русского бранного лексикона поистине безгранично.
Легко перечислить эвфемизмы, широко употребляемые как классиками, так и современными писателями, — их гораздо больше, чем прямых вульгаризмов: блин, блин горелый, бляха-муха, ядрён батон, японда бихер, японский городовой, послать на три буквы… Учет их эвфемистичное™, как кажется, поможет лучше корректировать свое речевое поведение. Кроме того, лингвисты давно убедились, что так называемая целенаправленная языковая политика (особенно в ее запретительной ипостаси) в итоге нередко порождает лишь языковое лицемерие, а не оправданный языковой пуризм. Дело языковедов—обнаруживать тенденции развития современной речи, филологически истолковывать и, если можно, ненасильственно корректировать их.
Одна из доминирующих тенденций, ощущаемых всеми носителями русского языка,—расширение сферы употребления мата и в какой-то мере его частичная «легализация» в художественной литературе и средствах массовой информации. Эта тенденция прямо связана с общим раскрепощением русской социальной жизни в последние несколько лет. И бранная лексика служит своеобразным мерилом этого раскрепощения.
Процесс интенсивной детабуизации этой лексики в современной русской печати породил, естественно, и необходимость ее лексикографического отражения. Если раньше, до 1992 г., таки-
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20