Словарь русской брани
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
Межкафедральный словарный кабинет имени профессора Б. А. Ларина
В. М. Мокиенко, Т. Г. Никитина
матизмы, обсценизмы, эвфемизмы
4400 слов и 4000 устойчивых сочетаний
Санкт-Петербург
«Норинт»
2004
Рецензент Г. А. Лилич,
доктор филологических наук, профессор
(Санкт-Петербургский государственный университет)
Редактор И. А. Богданова
КАК [НЕ] ПОЛЬЗОВАТЬСЯ СЛОВАРЕМ
остав Словаря
Авторы предупреждают уважаемого Читателя, что лексикой и фразеологией, описываемой в словаре, лучше НЕ пользоваться. Не пользоваться, ибо бранный лексикон является языковым паспортом, по которому сразу определяется социальный и образовательный статус любого человека, уровень его общей культуры. Как бы далеко ни зашла демократизация речи в нашем обществе и как бы ни были насыщены нестандартной лексикой произведения современной литературы и средства массовой информации, активное употребление брани, особенно нецензурной, не рекомендуется: злоупотребление ею равносильно социальной аварии.
Иное дело — пассивное владение такой лексикой. Теперь, когда мутные потоки брани затопляют нашу письменную и устную речь, игнорировать ее невозможно. Знание ее становится своего рода прививкой против неосознанного, «паразитарного» употребления нецензурщины или ее эвфемизмов, нередко даже — эффективным средством самообороны против словесной агрессии. Предохранить читателя от инвекционной болезни и вооружить его на случай самозащиты — цель настоящей книги.
Словарь представляет собой попытку по возможности полного описания русской бранной лексики и фразеологии, зафиксированных литературными и нелитературными источниками или записанных самими авторами или их информантами.
Объектом описания являются около 8000 слов, фразеологизмов и пословиц. Большая часть материала дифференцируется по сфере употребления, по частотности, по стилистической характеристике, по употребительности и др.
Дифференцированный подход к сведенному воедино материалу дает возможность представить русскую бранную лексику как многослойную и достаточно разнородную, но взаимодействующую систему.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Печатное слово — большая сила. Но непечатное — сильнее.
(Афоризм советских журналистов)
последнее время русская бранная лексика стала особо притягательной материей как для филологических исследований, так и для словарных описаний. Это притяжение во многом связано с эффектом «детабуизации табу», с освобождением от языкового пуризма и раскованностью современной речевой нормы. Но ведь именно взрыв интереса к этой недавно запретной словесной материи породил и огромную научную и научно-популярную литературу о ней, и целый океан различных словарей и словариков, издававшихся в Англии, США, Германии, Чехии, а в последнее время — ив России (см. по возможности исчерпывающую библиографию к нашему словарю).
В самом деле—парадоксально, но факт: первые записи русской нецензурной брани принадлежат иностранцам. Так, в своей книге «Описание путешествия в Московию и через Московию в Персшаи обратно», увидевшей свет в 1656 г., немец Олеарий пишет и об эмоциональности московитов:
«При вспышках гнева и при ругани они не пользуются слишком, к сожалению, у нас распространенными проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, пЗсылкою к черту… и т. п. Вместо этого у них употребительны многие постыдные слова и насмешки, которые я никогда бы не сообщил целомудренным ушам, если бы того не требовало историческое повествование…
Говорят их (матерные выражения) не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах ебу твою мать, и говорят это родители детям, а дети родителям…» (Olearius 1656, 191; Олеарий 1906, 187).
При этом иностранцы сразу же поняли и опасности, которые таит в себе употребление такой брани в несоответствующем месте и в неподходящей ситуации. Ганзейский купец Т. Фенне в сво-
ПРЕДИСЛОВИЕ
ем «Русско-немецком разговорнике», составленном во Пскове в 1607 г., приводя некоторые наши «матизмы», предупреждает, что пользоваться ими следует с осторожностью, «по разрешению» («mit tbchtenn») (Fenne 1961-1970, 89). Такие свидетельства — одни из первых письменных фиксаций «основополагающей» формулы русского мата. Не случайно профессор МГУ Б. А. Успенский, труды которого сейчас особо интенсивно читаются и почитаются славистами всего мира, этой формуле посвятил обширное исследование. Опубликованное первоначально в Венгрии (Успенский 1983; 1987) и США (Успенский 1988), оно теперь известно русскому читателю в нескольких перепечатках (напр., Успенский 1996).
Со времени Олеария, разумеется, «золотые запасы» русской брани накапливались, записывались, истолковывались, изучались. И картотека авторов этого словаря открывается записями 1960 г., когда один из нас, будучи студентом Ленинградского университета, присутствовал на обсуждении словарных статей «Псковского областного словаря», которое велось под руководством его основателя Б. А. Ларина. Обсуждалось слово блядь и его производные, объем которых составлял не менее печатного листа. К сожалению, несмотря на все усилия руководителя Межкафедрального словарного кабинета, этот печатный лист так и остался непечатным из-за издательского целомудрия того времени.
Не имея ни возможности, ни надежды когда-либо увидеть такого рода русский народный лексикон опубликованным, соста-вителш<Псковского областного словаря» и других словарей полного типа неутомимо накапливали такой материал в картотеках, памятуя слова Б. А. Ларина о том, что «полнота определяется по четырем измерениям: словнику (составу заглавных слов); разработке значений и употреблений слов; цитации (исчерпывающему указанию, в каких местах встречается слово); грамматической и стилистической классификации» (Ларин 1974,1,6). Ларинцы, как известно, с 50-х годов питали особый интерес к живому русскому Слову—от его «капельного» истечения в книжную речь Древней Руси до половодья разговорной стихии в языке некоторых современных писателей или — на огромных диалектных просторах России. Это и понятно: если отсечь от словарной системы все экспрессивное, в том числе бранное, любое слово рискует либо полностью засохнуть, либо стать полуживым.
Вот почему, когда в начале 1990-х годов берлинское издательство «Dieter Lenz» попросило одного из нынешних составителей написать словарь русской брани для немецких студентов и переводчиков, начинать эту работу с нуля не пришлось. Конечно же, в моей картотеке обнаружились и немалые лакуны, от многого периферийного и узкорегионального пришлось отказаться, массу свежих материалов необходимо было извлекать из все разраставшейся художественной и научной литературы. Ядро словаря, однако, составили многолетние записи русской разговорной речи в разных городах и весях нашей страны.
Не скрою: предложение немецкого издательства я принял не сразу и не без колебаний. Материалы собирались мною для себя, из чисто филологического интереса к живому слову, по старой лексикографической привычке к максимальной регистрации речевых фактов, привитой Б. А. Лариным. Но и интерес студентов Свободного Берлинского университета, и постоянные вопросы коллег-славистов, и историко-этимологические и мифологические проекции этой темы, и—главное—полное раскрепощение и интенсивная «матизация» современной русской литературы, печати и речевой среды—все это побудило меня сесть за компьютер. Так первый вариант «Словаря русской бранной лексики» (Мокиенко 1995) увидел свет.
Реакция коллег-филологов на этот словарь убедила меня в своевременности и оправданности обращения к этой «неоднозначной» теме. В самом деле: на книгу, предназначавшуюся немецким славистам и вышедшую тиражом 300 экземпляров, откликнулось десять рецензентов1 из разных стран.
Лишь один из них (см.: Беликов 1996), вдохновленный материей данного словарного жанра, совершил обряд инвективных излияний и.в адрес составителя, что дало мне еще один повод, в том же журнале изложить свой подход к изучению и словарному описанию бранной лексики (Мокиенко 1998). Во всех других рецензиях не только признавалась оправданность общих принципов описания материала, но и положительно отмечались такие моменты, как отбор лексики с ориентацией на системную полноту, детаиизированная регистрация идиоматики, стремление дать
читателю по возможности историко-этимологическую и культурологическую информацию. Некоторые рецензенты (что, разумеется, составителя особо порадовало) стали основательными исследователями русского бранного лексикона. Так, материал словаря «вдохновил» известного тартуского слависта А. Д. Дули-ченко (Дуличенко 2001) на разработку словообразовательной и семантической типологии «поля брани», которая перспективна и в лексикографическом отношении.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20