Пражская весна
В Праге осуществлялась попытка сбросить советской тоталитаризм иным, более мягким путем, чем в Венгрии в 1956 году, путем более соответствовавшим ментальности чехов. Дубчек не порывал с Варшавским пактом, не объявлял нейтралитета, как это сделал в свое время Имре Нодж в Венгрии. Сначала я подумала, что это игра, легкое ослабление вожжей, что-то вроде хрущевской оттепели. Но постепенно становилось ясно, что пресса в Чехословакии стала действительно свободной. Прекратилось и политическое преследование; в Чехословакию приезжали деятели культуры, писатели, журналисты, и, вообще, туда можно было поехать!..
Я очень жалею, что не съездила в Прагу в течение этих нескольких свободных месяцев 1968 года. По мере того, как мне становилось все яснее, что пресса в Чехословакии действительно становится свободной, мне одновременно было очевидно, что ввод советских войск в Чехословакию неизбежен, а разговоры о коммунизме с человеческим лицом — пустая болтовня: у коммунизма нет человеческого лица. При наличии свободы прессы никакой коммунизм долго просуществовать не мог; как несовместимы гений и злодейство, так и коммунизм и свобода.
Чехословакия была единственным государством Варшавского пакта, где не стояли советские войска. В 1948 году коммунистический переворот произошел без помощи советских войск, что очень испугало Запад. Просоветский президент Бенеш не оказал коммунистам серьезного сопротивления. Члены правительства, пытавшиеся его оказать, были быстро сломлены. Министр иностранных дел Масарик, сын известного чешского мыслителя и первого президента независимой Чехословакии, был выброшен из окна его кабинета, что дало повод говорить о втором пражском выпадении из окна (как известно, в XVII столетии, перед началом Тридцатилетней войны, выпавшие в Праге из окна серьезно не пострадали: они упали в кучу навоза и остались невредимыми). Но теперь шел жестокий XX век: Масарик разбился насмерть.
Я пыталась предупредить тех политиков, с которыми мне приходилось беседовать, что ввод войск неизбежен, но от меня только отмахивались, выдвигая в качестве контраргумента то, что Чехословакия (в противоположность Венгрии) не вышла из Варшавского пакта. На Западе никак не хотели понять, что идеология важнее, чем внешнеполитические пакты: Чехословакия выскальзывает из-под этой идеологии, значит, ее нужно вернуть, и, как говорил Лесной Король в стихотворении Гёте, «если ты не хочешь добровольно, я тебя возьму силой». Но в Германии царило почти что праздничное благодушное настроение. «Теперь не то время», — говорили мне нередко. Вот именно не то…
В 1956 году все было еще напряжено. Запад мог помочь Венгрии вооруженной силой. Два обстоятельства воспрепятствовали этому: 1. Начало войны за Суэцкий канал, что отвлекло силы Запада на другую цель. 2. Выборы в США. Эйзенхауэр уже не мог избираться на следующий срок, но и оставлять новому президенту в наследство, возможно, Третью мировою войну он бы вряд ли решился. И все же вмешательство Запада в Венгрию не казалось совсем невозможным: «холодная война» была еще в стадии «полугорячей»…
Теперь же все расслабилось, хрущевская разрядка сыграла свою роль. Кроме того, в США опять были выборы и опять нового президента, так как Джонсон отказался баллотироваться на второй срок. И, кроме того, Вьетнам! На Западе даже в высших политических кругах существовало идиотское убеждение, что во всем виноват красный Китай, что это он поддерживает вьетконг и угрожает СССР, а миролюбивый Советский Союз готов устроить для США почетный мир во Вьетнаме и сам боится Китая. И это при том, что даже мы, обычные граждане, знали, что оружие для вьетконга идет из Советского Союза через тот же якобы враждебный Союзу Китай! Время было на самом деле не то, но в ином смысле, чем думали говорившие эти фразы: Советскому Союзу совсем нечего и некого было бояться.
В Мюнхен стали приезжать интеллектуалы из Праги. Помню форум, устроенный профессором Лобковицем, где главным докладчиком был приехавший из Праги известный литературный критик 1Ъльдштюкер, один из тех, кто подписал Пражский манифест интеллектуалов, с которого все началось. Я пошла иа этот форум вместе со знакомым немцем из ХСС, и по дороге мы говорили иа ту же тему: введут войска или нет. Он даже саму мысль о выводе войск
считал нелепой. После доклада была дискуссия, и в ее ходе, отвечая на какой-то вопрос, 1Ъльдштюкер сказал: «Если мы устоим», и лицо его исказилось такой болезненной гримасой, что стало жутко. Мой знакомый наклонился ко мие и прошептал мне в ухо: «Вы правы, они боятся». Конечно, они боялись.
В Школе офицеров бундесвера (из которой потом вырос университет), где я по совместительству преподавала, каникулы были короткими — с месяц, от конца июля по конец августа. Я вела семинар по внешней политике СССР и, отпуская офицеров на каникулы, сказала, что советские войска скоро войдут в Чехословакию, не знаю точно когда, так как у меня нет всей необходимой информации, но думаю, до назначенного на 19 сентября съезда чехословацкой компартии или сразу после съезда, чтобы посмотреть на результаты (потом выяснилось, что именно этого съезда Москва и не хотела допустить, но, как сказано, я не обладала всей информацией). По глазам моих слушателей я понимала, что они лишь из вежливости ие сказали мие, что я говорю чушь…
Следующее занятие было в конце августа, то есть после знаменитого 21-го числа… Теперь они просто впились в меня глазами: «Откуда вы это знали?» Ну как объяснить наивным западникам что в идеологии заложены параметры ее действия при тех или иных условиях? Я ответила, что у меня нет «горячего телефона» к Брежневу, и я делала предположения только из логики идеологии. Уже позже мне как-то позвонили из центрального бюро ХСС и сказали, что у них имеется тайная информация о том, что скоро советские войска войдут в Польшу. Мне стало скучно: «Бросьте эту информацию в корзину для бумаг, — сказала я. — В Польше и так уже стоят советские войска, кроме того, даже пылкие поляки, зажатые между СССР и ГДР, не решатся на открытое сопротивление».
А потом Брандт вдруг заявил, что советские войска войдут в… Румынию. Трудно было придумать что-либо более нелепое. На радио «Свобода» состоялся круглый стол по этим темам, пригласили участвовать и меня. И спросили, прав ли Брандт.
— Н$ конечно же, иет! Зачем же советским войскам входить в Румынию, когда Чаушеску — ярый и жестокий коммунист! — сказала я.
— Но ведь Румыния в своей внешней политике пытается сблизиться с Западом!
— А в чем же здесь беда? Запад будет давать деньги коммунисту Чаушеску, а СССР сможет сэкономить средства, а то ведь экономи-
ческое положение Румынии отчаянное, и финансовая помощь ей необходима.
Важна не внешняя политика, важна идеология. И с Тито уже все пришло в норму. А впоследствии, в 1973 году, во время последней израильско-арабской войны, получившей название войны Йом-Кипур, поскольку в этот Судный день арабы напали на Израиль, и, когда чуть былсне вспыхнула Третья мировая война, Тито открыл военный аэродром Дубровники для советских военных самолетов, если они захотят лететь на Ближний Восток, а канцлер Шмидт закрыл германские военные аэродромы для американских военных самолетов, если они захотят лететь в том же направлении, хотя Германия была членом НАТО. Конечно, у американцев в Германии были свои аэродромы, но германские для них были закрыты. Я тогда позвонила графу Штауффенбергу и спросила его, заметил ли он, что Германия фактически вышла из состава НАТО. Он ответил, что сам не заметил, но до меня ему позвонила уже другая знакомая дама и задала тот же вопрос, и тогда он это тоже заметил и поставил этот вопрос в бундестаге. Но война, к счастью, не разразилась, а США сумели потом достаточно крепко привязать Германию к НАТО и к себе.