Поселок Красногородское
В Красногородской волости орудовал Дмитрий Под-мошинский — муж сестры Утретского. Отец его был барским пастухом. Митенька к конторе притерся, приказчиком стал, на «волю» с капитальцем вышел, а дальше как по-писаному, лавчонка, товары в долг, ссуды, векселя, торговля льном, покупка «отрезков» и целых имений, в том числе богатейшей Станкеевой мызы. По выражению крестьян, Подмошинский захватил тогда «полсвета», от Красного до Острова. Обширное имение Ан-ненское Островского уезда оказалось тоже в его руках. Такого земельного богатства ни у графов, ни у баронов не было. У Подмошинского было 2000 должников, трудом которых он широко и бесплатно пользовался. Нужно ли навоз вывезти, сена накосить, рожь сжать, лен вытеребить — сотни мужиков и баб с подводами, косами и граблями валом валят, как на барщину. А Дмитрий Иванович довольно поглаживает окладистую бороду да похваливает работничков. На шабашках пьющим по чарке водки поднесет.
Хищничество у него отлично уживалось с набожностью, в доме — целые иконостасы, в грязном курятнике— богадельня на 5—7 человек. Методы наживы у него были разнообразные. Купит выгон по 10 рублей за десятину и начинает терзать мужиков штрафами за по-
травы, за хворост. А дома в кругу семьи похваляется: «Им, дуракам, беды, а нам обеды!»
На опись и продажу имущества своих должников ездил сам. Бабы и ребятишки плачут и умоляют, мужики проклинают, а Дмитрий Иванович светло улыбается и шепчет: «Прости им, господи, не ведают бо, что творят».
Крестьянин из деревни Бараново Иван Трофимов за долг перевозил ему льна втрое больше, чем стоил долг, и все-таки Подмошинский пустил его с сумой по миру.
Узнал как-то он, что десять деревень Красногородской волости получили по дарственному завещанию графини Олсуфьевой землю, сейчас же явился в Бильдяево и начал соблазнять мужиков, чтобы продали они ему эту землю по 100 рублей за десятину. «Вы знаете, что в Невельском и Великолукском уездах какие благодатные земли продаются по двадцати пяти рублей за десятину! Богатейшие земли, луга заливные, лесок, река! А не хватит у вас деньжонок — я помогу».
Несколько раз приезжал и добился своего. Бильдя-евцы продали ему землю. Другой, обетованной, они не нашли, деньги поистратили и пошли к тому же Подмо-шинскому в работники.
Интендант Польской купил землю в деревне Котки, другие ростовщики — в других деревнях, и графской земли как не бывало.
Таким путем Подмошинский приобрел 30 пустошей, несколько имений и три мельницы на реке Синей.
До какой степени разорения доведено было трудовое крестьянство, показывает дело о переселении в Сибирь, в Томскую губернию, 45 хозяйств из 12 деревень Сине-никольской волости, где орудовал ростовщик Утретский. Семьи все большие, работоспособные, но малоземельные, обедневшие. Всем 45 просителям в переселении было отказано как несостоятельным, неоплатным должникам
государству и частным лицам, в первую очередь Утрет-скому.
По этой же причине в 1903 году произошли волнения в Красногородской и Покровской волостях. Злоупотребления старшин прн распределении семенной ссуды привели к тому, что крестьяне разгромили волостные правления и прогнали старшин.
Вся земельная площадь в трех волостях исчислялась в 101 830 десятин и распределялась следующим образом. Надельные крестьяне, составлявшие 90 процентов населения, владели 33 процентами земли; помещики и кулаки (10 процентов населения) имели 60 процентов земли; 7 процентов числилось за различными учреждениями.
В Покровской волости на крестьянскую душу (на едока) приходилось 1,25 десятины, а на частновладельческую— 22; в Красногородской—1,5 и 20; в Синени-кольской— 1,5 и 15.
В уезде жестоко эксплуатировался крестьянский труд. Крупные землевладельцы платили батракам 20 рублей в год, поденщикам-мужчинам 70—80 копеек за летний день, женщинам — 40 копеек. Сено крестьяне косили у них «с третьей кучи», за клеверные десятины под лен платили по 100 рублей; за десятину клевера первого укоса на корм — 100 рублей, второго — 50 рублей. За аренду «отрезков» помещики назначали непомерные цены. Испольничали крестьяне на самых тяжелых условиях и все-таки не могли прокормить свои семьи и массами уходили на побочные заработки в Петербург, Нарву, в Финляндию, в прибалтийские губернии, на лесные промыслы в Витебщину.
Хозяйство у частных владельцев велось на неплохом уровне: использовались многопольные севообороты, применялись простейшие сельскохозяйственные машины и усовершенствованные плуги, пружинные бороны, почва
хорошо заправлялась удобрениями, имелся породистый скот. Не говоря уже о помещиках, каждый кулак считал своим долгом иметь богатый выезд. Кулацкие «пустоплясы», выдержанные на клевере и овсе, брали первые призы на бегах в Опочке, Пскове и соседних уездах.
А у крестьян-тружеников — удручающее малоземелье, трехполка, частые посевы льна, истощающие землю, забитые повиликой худосочные ржаные нивки, тощие буренки и такие же тощие коняги, бескормица, бесхлебица… Такова была горькая мужицкая жизнь.
Я с детства с ней знаком, встречался со многими красногородскими стариками. И вот что услышал от них.
Марья Григорьевна Василькова, 1900 года рождения, родившаяся в деревне Ионики Покровской волости, в полутора верстах от имения Лямоново, принадлежавшего баронессе Фредерике, рассказывала:
— Семья у нас была большая: отец и его три брата, и все с семьями, да и дед с бабушкой. А земли — один надел. Отец мой, Григорий Петрович, бросил Ионики и ушел в Лямоново. Управляющий взял его кучером за три рубля в месяц и отвесное (продукты на семью), мать была прачкой. Я пасла индюшек, а как подросла, стала почту носить. Восьмилетний брат Вася помогал садовнику, разметал дорожки в парке за 30 копеек в неделю. Вот так и кормились. А все дяди испольничали в Лямонове. На баронессу работало 12 деревень. Тяжелая была жизнь, что и говорить,— закончила Марья Григорьевна.
Суровую картину крестьянской жизни нарисовал глубокий старик из деревни Поддубно Федор Федорович Федоров, рождения 1893 года:
— Семья у нас была большая — восемнадцать — двадцать человек, земли — один надел. Извозничали, лес
у купцов на пустошах рубили и сплавляли по Синей, ведра и кадки делали, корзины плели. А когда опочец-кий купец Телепнев весь лес свел, мы у него деревней вырубки под пашню купили. Лет семь-восемь трудились. Сначала пни солью и землей обсыпали, чтоб они скорей сгнили. Потом принялись корчевать ломами, рычагами, лопатами, кривыми топорами. Все жилочки надорвали. Спину повредил, вот и хожу целый век внаклонку. Потом стали из целины пашню делать. Резец на корнях выскакивает, соха нейдет. Лошаденкам все плечи обрезали. Но лен вырос хороший. Льном все в деревне занимались. Ну, сеять, теребить, чесать, мочить — еще куда ни шло. А вот из мочил вынимать—прямо мука смертная.
— Вы знаете эту работу? — спросил он у меня.
Я, конечно, знал. У нас в семье этим отец и старший брат занимались…
— Это каторжная работа,— продолжал старик.— Вода холодная, кислая; снопы тяжелые, скользкие, как в мыле. Не взять, не поднять. От крюка связки рвутся, снопы разваливаются. Отец в большом кафтане с воротником шарит по дну руками, вылавливает пряди. Мяли на ручных мялках-козлинах, в большие морозы трепали во рью (в риге). Задыхались от пыли, не откашляться было. И так всю осень и зиму. А бабы пряли, ткали, готовили холсты на рубашки, штаны, кофты, скатерти, полотенца. Вспомнишь про старую жизнь — слезы душат…
Угодья у нас были плохие, и нивы неурожайные, сенокосы больше болотные. Заберемся, бывало, в болото, вязнем, проваливаемся, а косим и белоус на кочках, и осоку, и хвощ, и мох. Зимой все пригодится, что в корм, а что—на подстилку. За мужиками в болото лезут бабы и тоже проваливаются, и волоком волокут, и ползком
ползут. А в страдную пору за серпом они и спины не разгибали.
Другой старик, Петр Кузьмич Кузьмин из деревни Бодренки, рассказал:
— Мы супольничали со Станкеевой мызой Подмо-шинского. Один ручеек разделял. Скотина глупа, то корова, то лошадь заскочит. Сейчас же слуги их во двор. По рублю за голову плати или кафтаны в залог до осени неси. Совсем замучил штрафами. В нашей деревне было 13 дворов, больше сотни жителей, а земли всего 43 десятины. Всей деревней, и стар и мал, на Подмо-шинского работали, а все были в долгу. Ни воскресенья, ни праздника не знали, ночей недосыпали, а хлеба вволю не едали. Молодежь бежала из деревни хоть на край света, лишь бы избавиться от мироеда.
Так жили и горе мыкали красногородские крестьяне. ;j|
Описание Купить профлист в Орле здесь.