Поиски родителей
В Мюнхене моих родителей не было. В Красном Кресте существовал специальный отдел для поисков разбитых, потерявшихся семей, которых было великое множество. У Красного Креста не было возможности искать разлученных родственников, там просто сравнивали поданные заявления и, если находили совпадающие, извещали людей. До весны я не получила ни одного известия и решила сама объездить беженские лагеря в Западной Германии. Весной 1946 года еще существовали отдельные зоны оккупации, и без
пропуска нельзя было переезжать из одной в другую; мне же надо было поехать в английскую зону, так как я полагала, что мои родители попали скорее всего туда. Я пошла в американский офис, выдававший такие пропуска. Когда я назвала причину своей поездки, американец холодно взглянул на меня и сказал, что поиски родителей не являются уважительной причиной, вот если бы у меня были какие-нибудь экономические интересы, тогда другое дело. Я вспомнила Немана: до чего же аналогична была психология восточных и западных победителей!
Я решила ехать без пропуска и взяла отпуск с работы. Я слышала, что на границе зон пассажиров поездов, которые теперь ходили во всех направлениях, проверяют выборочно, некоторые поезда проходят без проверки, в других пассажиров проверяют. Я положилась на удачу, и она не подвела: поезд, где была я, пропустили.
Ехать было непросто: поезда были переполнены, все куда-то переезжали, кого-то разыскивали, приходилось большей частью стоять, иногда и ночью. Однажды повезло, досталось сидячее место; но рядом — семья с двумя маленькими детьми и больным отцом, у которого были конвульсивные подергивания конечностей. Детей, конечно, сморило: мать держала младшего, а старшего взяла я и всю ночь просидела, не шевелясь, со спящим ребенком на руках.
Не помню, сколько беженских лагерей я объехала, со сколькими людьми разговаривала, на каких притыках ночевала в этих лагерях. Я всех спрашивала, где есть беженские лагеря, но так случилось, что никто не указал мне на Шлельн, а как раз там и были мои родители, но я проехала мимо этого городка. Зато я услышала о Макри-ди (редакторе газеты «За Родину» в Риге), узнала, что они живы и что Татьяна Николаевна родила девочек-двойняшек. У нас наладилась переписка.
В ймбурге я узиала, что в городе находится о. Георгий Бенигсен, тот самый священник, который во время оккупации приехал из Эстонии во Псков, служил в кладбищенской церкви и стал руководителем одной из инициативных власовских групп во Пскове. Я очень обрадовалась — знакомый человек! Но в тот момент его в ймбурге не случилось, он посещал какие-то беженские лагеря в провинции. Я подумала, что при таких посещениях он может натолкнуться на моих родителей, и оставила ему при церкви в Гамбурге письмо с настоятельной просьбой сообщить мне что-либо о моих родителях, написать мне и в том случае, если он о них ничего не
слышал, указав, в какой области он окормляет верующих, чтобы исключить эту область из моих поисков. Увы, я от него не получила никакого ответа. Позже он перебрался в Мюнхен до своего отъезда в США и был при церкви русской гимназии, где мой отец последние годы своей жизни преподавал математику. Столкнувшись как-то со мной лицом к лицу, о. Георгий отвернулся и сделал вид, что усиленно кого-то разыскивает. Он, видимо, боялся, что я расскажу об его активной деятельности во власовском движении и это помешает его предполагавшемуся отъезду в США. В таком случае отворачиваться от меня было не только дурно, но и неумно: можно было предположить, что, обидевшись на него, я как раз и расскажу о его деятельности. Конечно, я ничего никому не сказала, но на душе было грустно.
Вернувшись в Мюнхен, так ничего и не узнав, я получила вдруг от своих знакомых, поселившихся в моей прежней комнате, сообщение о родителях. Не полагаясь на Красный Крест, я даже не сообщила им свой новый адрес, а вот они-то и нашли моих родителей, написав, конечно, по старому адресу. А мои знакомые известили родителей, что я живу в Мюнхене, но сейчас отсутствую, и сообщили им мой новый адрес. Так мы установили письменную связь. Затем я собралась снова в английскую зону, уже по известному мне адресу, к моим родителям. На этот раз я пошла в канцелярию УННР и попросила напечатать мне по-английски, что я еду в эту зону к своим родителям. Они ответили, что такая бумажка не является пропуском. Я это знала, но все же попросила написать. Они это сделали. На этот раз пассажиров поезда проверяли, я показала молодому английскому солдату свою бумажку, он приветливо улыбнулся и пропустил меня. Так что бумажка все же оказалась пропуском.
В Гамельне мои родители были устроены неплохо. В небольшом доме, не знаю, почему пустовавшем, у них была отдельная небольшая комната. Содержала их беженская организация, то ли английская, то ли связанная с УННР. Оказалось, что группа немолодых людей, в том числе Ал. Ал. и Зин. Григ. Гёберги, наняла у крестьян телегу с лошадью и доехала до железнодорожной станции, от которой уже начали ходить поезда. Гёберги были тоже в Гамельне. Они почему-то попали в польский беженский лагерь среди довольно нетерпимых поляков и временно переменили свою фамилию на Геберские.
Позже, когда мои родители переехали в Мюнхен, Алексей Александрович приезжал в Мюнхен навестить нас. Однажды, когда я показывала ему город, он тоскливо сказал: «Вот бы узнать, где тот директор концерна, с которым я работал в Вольфене. Он бы меля устроил». Я спросила фамилию этого директора. Он ее помнил. Я удивилась: так за чем же дело стало? Мы как раз проходили мимо телефонной будки, я попросила Ал. Ал. подождать, зашла в будку, раскрыла телефонную книгу, которая там всегда лежит, набрала номер мюнхенского отдела соответствующего концерна, позвонила и спросила отозвавшуюся секретаршу, не может ли она сказать мне адрес директора такого-то; она мне сейчас же дала нужную нам информацию. Я вышла из будки и передала Ал. Ал. желаемый адрес. Этот небольшой случай интересен тем, что раскрывает менталитет советских граждан, оказавшихся в ином мире, мире свободного общения людей друг с другом.
Ал. Ал. написал этому директору, и тот устроил его в исследовательский отдел концерна в Дормагене, в Рейнской области, куда они переехали, вернув себе свою настоящую фамилию.
Но все это было позже, а пока у нас стал вопрос: переселяться ли мне в Пшельн или пытаться перевести моих родителей в Мюнхен? Ясно, что такой комнатки в Мюнхене они сразу не получат; жить им пришлось бы в беженском лагере, поскольку прокормить их на «немецкой экономике» я бы не могла. А вне лагерей американцы не давали поддержки и старикам.
С другой стороны, я хотела учиться в университете, это намерение мой отец вполне поддерживал. Решили, что я подам заявление сразу в два университета: в Мюнхене и в Гёттингене, ближайший к Ешельну университет (как я вообще могла подать заявление о приеме в университет, объясню позже). А затем мы посмотрим, откуда раньше придет ответ. Из Гёттингена не пришло вообще никакого ответа, а из Мюнхена вскоре пришел ответ, что я принята. Вопрос о местожительстве был решен.
Я вернулась в Мюнхен и начала организовывать переезд своих родителей. Надо было получить разрешение от УННР и место в одном из лагерей. Это оказалось очень трудным делом. Меня посылали из одной инстанции в другую, и я ходила, из первой во вторую, из второй в третью и снова в первую, и повсюду меня уже знали и встречали словами: «Вы опять здесь?» Я терпеливо отвечала, что меня опять сюда послали. Сколько раз я обошла все три инстанции,
не помню, но не раз, не два и не три. Наконец я им жутко надоела, и в одной из инстанций (где все время утверждали, что это не их компетенция) вдруг смогли удовлетворить мою просьбу.
Я снова поехала в английскую зону, чтобы помочь родителям собраться. Тем временем отменили наконец пропуска на передвижения по западным зонам оккупации, и мы смогли спокойно перебраться в Мюнхен. Мои родители приносили себя в жертву моим планам дальнейшего образования, что я тогда, возможно, недостаточно ценила. Первое время им пришлось жить в большой общей комнате, хотя и разделенной шкафами и одеялами так, что получалось что-то вроде отдельной комнатки: только позже они получили отдельную комнату при русской гимназии, где американцы снабжали их продуктами питания. Об этой своеобразной гимназии речь впереди.