Оттепель
Несмотря на постройку Берлинской стены, хрущевская политика разрядки начала приносить плоды. Чувство опасности коммунизма и Советского Союза притуплялось. Беженцев из советской зоны оккупации больше почти не было, никто не мог взволновать общество своими рассказами, почти не осталось и тех, кто с самого начало ставил своей целью борьбу с коммунизмом. Наша группа постепенно распалась. У меня становилось все меньше приглашений на доклады. И в этой ситуации разорвалась бомба хрущевской оттепели внутри страны: журнал «Новый мир» опубликовал в 1962 году повесть Солженицына «Один день-Ивана Денисовича». Повесть о советских концлагерях в советском журнале! Немецкое радио гремело об этом на всех каналах с утра до вечера, сразу два издательства взялись за перевод повести. Мне не пришлось видеть этих переводов, но, думаю, они были сделаны поспешно и плохо (в наспех сделанном переводе «Доктора Живаго» Пастернака в нескольких решающих по смысловому выражению местах этот самый смысл был перевернут на обратный). Следует объяснить, на что Запад (по отношению к Советскому Союзу и к России) обращает внимание. Во время советской власти русский эмигрант мог написать замечательную книгу, совершенно талантливое художественное произведение или очень глубокое исследование, но на Западе оно оставалось почти незамеченным. Большим вниманием пользовалось произведение, написанное человеком, живущим в Союзе, но напечатанное на Западе. Особенно если этот человек в Союзе потом подвергался репрессиям.
Ну а произведение, напечатанное в Советском Союзе на тему, до сих пор строго запрещенную, должно было обратить на себя огромное внимание. Одним словом, дело было не в содержании данного произведения, а в обстоятельствах его выхода в свет. Так, на Западе за десятилетия вышло в свет много книг о советских концлагерях: талантливых, информативных, освещавших это страшное явление
со всех сторон. Но «ГУЛАГ» Солженицына для многих оказался откровением, и, по крайней мере в Германии, каждый уважающий себя немец должен был иметь на своей книжной полке эту книгу в немецком переводе. Читали ее немногие, но хотя бы листали. Тем не менее эта книга и другие произведения автора сыграли, конечно, большую роль. Для меня, кроме «Ивана Денисовича» и перла Солженицына «Матренин двор», заслуживающим внимания показался роман «В круге первом» (больше, чем «Раковый корпус», где много длиннот). Но «В круге первом» я читала только в первой редакции, вторую я не смотрела, говорят, автор ее испортил, сделав из Володина атомного шпиона, то есть человека, наказуемого во всех, даже самых демократических, странах. Знаменательно, что в немецком переводе к заглавию было приставлено слово «ада» (предполагалось, что если русским достаточно слов о первом круге и они поймут, что дело идет о «Божественной комедии» Данте, то немцы этого не поймут. И в самом деле это так. В наше время даже немецкая интеллигенция с иностранной классикой не знакома, да и со своей собственной тоже, есть много практических навыков, но широкого образования мало).
Вспыхнувший интерес к Солженицыну снова принес мне приглашения на доклады. Между тем хрущевская оттепель подарила миру не одного только Солженицына. Еще раньше из СССР пришли рукописи под псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак: «Суд идет», «Гололедица», «Любимов», «Говорит Москва» и другие. Некоторые эмигранты не поверили, что рукописи действительно пришли из Союза, думали, что какой-то эмигрантский автор захотел придать больше веса и пустил слух, что это с той стороны. Но, самое позднее после «Гололедицы», по-моему, перла Терца-Синявского, я не сомневалась о месте происхождения новых произведений: только живший в Союзе автор мог так талантливо, но, главное, так горько ответить Эренбургу на его повесть «Оттепель». Когда после оттепели грянет мороз, появляется гололедица. Мороз этот ударил и по авторам: Андрея Синявского и Юлия Даниэля раскрыли и судили. Замечательной сатирой на теорию советского коммунизма оказалось и эссе Синявского «Что такое социалистический реализм?». Я много цитировала его в докладах на мои постоянные темы о советском марксизме, приглашения на которые я хотя и реже, чем прежде, но получала.
В Мюнхене на деньги американцев издавался тогда журнал
«Мосты». Редакция, подобранная американцами, оказалась настолько «высоко образованной», что не поняла в этом замечательном эссе Синявского слова «телеологический» и «исправила» его на «теологический». А потом советский суд инкриминировал автору, что он занимался богословием, Хотя он писал лишь о целеустремленности, признававшийся даже советскими марксистами, хотя и с решающим ограничением.
Так начался знаменитый самиздат и соответствующий ему тамиздат. А ввиду того, что печатная продукция начала проникать в Союз, представился интерес печататься в эмигрантской прессе. Внимательный читатель, возможно, заметил, что я ничего не писала о контактах с эмиграцией или о моем участии в эмигрантской прессе или радио «Свобода». В самом деле, первые десятилетия пребывания в Германии моя деятельность была связана исключительно с немецкой аудиторией. Печататься в эмигрантской прессе я не считала целесообразным, поскольку эта пресса в Союз фактически не попадала (а стоило ли русским эмигрантам красноречиво убеждать друг друга в том, что коммунизм ужасен, ведь они и так это знали). Мне думалось, что наша задача — рассказать, что такое коммунизм, что такое сталинская диктатура, тем народам, среди которых мы живем. Мне думалось, что и для России очень важно, чтобы мы рассказали, что такое коммунизм и что надо видеть разницу между советской диктатурой и собственно русским народом и Россией.
В ходе той же возложенной мною самой на себя миссии я согласилась дать совет одному издательству, выразившему желание издать в немецком переводе какую-нибудь книгу о советских концлагерях. Актуальными были тогда две книги, вышедшие в эмигрантских издательствах: Николая Краснова и Юлия Марголина.
Красновы были так называемыми старыми эмигрантами. Казачий генерал Краснов известный писатель, попал в эмиграцию после революции 1917 года. Особенно популярна была его книга «От двуглавого орла к красному знамени». Он и его младшие родственники, не знаю точно, сын или племянник, а также сын последнего, вместе с большим казачьим корпусом воевали против советской армии и были выданы советской власти англичанами при Лиенце в Австрии (см. книгу Толстого-Милославского «Жертвы Ялты»). Красновы не подлежали выдаче даже по букве Ялтинского соглашения, поскольку не были советскими гражданами. Но англичанам было все равно. (Я уже говорила, что это была совершенно звере-
кая выдача, когда английские солдаты бросали маленьких детей в грузовики так грубо, что дети иногда разбивались насмерть, матери с детьми бросались в бурную горную речку Драву, предпочитая смерть возвращению, были самосожжения.) Отчего же им было не выдать заодно с казаками и несколько старых эмигрантов? Разве русские были людьми, чтобы считаться с их правами? 1енерал Краснов был повешен вместе с Власовым и его генералами. Отец и сын попали в концлагерь. Отец вскоре умер в лагере, а самый младший Краснов в ходе хрущевской оттепели не только вышел из лагеря, но и поручил разрешение выехать за границу. Но в Канаде совершенно неожиданно он вскоре скончался. В эмиграции ходили слухи, что с него взяли подписку о неразглашении Виденного и пережитого, а он нарушил обещание, написав и опубликовав свою книгу «Незабываемое». Тогда его убили отравленной сигаретой. Но я не знаю, может быть, эти слухи были эмигрантской экзотикой, и причиной его неожиданной смерти оказалось просто надорванное в лагере здоровье. Добавим, впрочем, что на Западе политические убийства, как правило, не раскрываются. Расследования заканчиваются ничем. Можно было бы привести много примеров: самым известным и громким остается убийство американского президента Кеннеди.