Израиль
Может быть, читатель удивится, что я, глубоко верующая христианка, мало пишу о святых местах. Но у меня поклонение Iocno-ду никогда не было связано с местом, ибо поклоняться Господу надо в духе и истине, а от места поклонения это не зависит. Самая местность, конечно, производила впечатление — Гёнисаретское озеро, гора, с которой были провозглашены заповеди блаженства, гора Фавор, — но церкви в западноевропейском стиле скорее мешали. Мне они казались чужеродным телом в этой прекрасной земле. Не знаю чего, какик строений я хотела бы на их месте, но нужно было что-то другое.
Может быть, потому, что, несмотря на большевистское опустошение, образ русской церкви остался с детства, меньше мешала Русская церковь в [ефсиманском саду. Она стояла в глубине сада, и вокруг нее была тишина. Оливковые деревья, чудесные иерусалимские сосны, нагретые южным солнцем. Они излучали необыкновенный аромат. Взятая мной с собой эта «ветка Палестины» еще больше года была ароматичной. Настоятельницей женского мона-
стыря при церкви была матушка Варвара, приехавшая в Палестину совсем молодой девушкой в 1913 году. Несмотря на разницу лет и мою другую конфессию, мы очень подружились. Вообще, в Палестине и православные священники были толерантны.
Если год тому назад над страной висела черная туча и невольно, несмотря на солнце и голубое небо, чувствовалась тревога, то летом 1967 года вся страна утопала в блаженстве и ликовании, но не злорадном, а благодушном. Солнце как будто стало ярче и небо голубее. Я не знаю, было ли где-нибудь и когда-нибудь еще в истории такое светлое ликующее настроение. Благодушие накрыло и только что оккупированных арабов; Израиль открылся для них, и молодые арабы наводнили пляжи Тель-Авива, где они удивленно смотрели на девушек в бикини. Но если визуальное удовольствие на пляже никому вреда не приносило, то мысль о других проблемах не была вовсе нелепой. Иногда я пробовала заговорить об этом со знакомыми, но они отметали даже мысль о каких-либо неприятных возможностях. Может быть, надо было увидеть и пережить незабываемое. И то, что потом все пошло наперекос, не снимает памяти об этом неповторимом впечатлении. Сейчас оно уже мало кого интересует. В декабре 1990 года я пошла с совсем новыми израильтянами из России и мужем моей новой приятельницы Доры Моисеевны (о которой речь впереди) на горную площадку в Иерусалиме, чтобы оттуда показать новичкам старый город. На месте изрешеченной пулями маленькой церкви Успения, у стены, где когда-то мальчик спасал мне жизнь, была уже выстроена прекрасная большая церковь. Показывая им мечеть Омара и эль-Аксы, а также новую церковь Успения, я попробовала рассказать, как было тогда, когда стена еще разделяла Иерусалим, но никого это особенно не интересовало. Сергей Александрович даже вообще отошел в сторону. Я умолкла и на какой-то странный момент почувствовала себя более старой «израильтянкой», чем новые граждане этой страны.
В 1971 году я совершила свою последнюю экскурсионную поездку в Израиль. Мои родственники еще были живы, а Ю. Б. Марго-лин скончался в 1970 году. На этот раз я поехала по Синайской пустыне, которая тогда еще была оккупирована израильтянами. Замечательная поездка! Когда я еще в 1963 году ездила с профсоюзным экскурсионным автобусом — туда меня устроил Марголин — по пустыне Негев, экскурсовод спросил, все ли понимают иврит, в ответ раздалось единогласное возмущенное «Nein». Автобус наполняли
большей частью родственники, так сказать, европейских израильтян, приехавшие в гости. Тогда он сказал, что будет объяснять на иврите и на идиш. Идиш я понимала без труда, так как это немецкий диалект. И на этой экскурсии давались объяснения и на идиш. Но второй экскурсовод оказался русскоязычным, он подсел ко мне и давал мне дополнительные разъяснения. На экскурсию ехали два автобуса, один за другим, и он сказал: «Знаете, нет гарантии, что после войны были уже удалены все мины, если один автобус наедет на мину, то второй вызовет помощь». Но удовольствия от экскурсии это открытие ничуть не уменьшило. Пустыня совсем не однообразна, она удивительно красива. Камни зеленые, красные, синие, пустыня переливается всеми цветами радуги. А время от времени попадается оазис, в который мы заезжаем, и пышная зелень вокруг воды кажется еще пышнее, чем обычно; когда ее много, она не видна. Бедуинки с завешенным лицом и платком на голове заплетали свои волосы в тугие косы, стоявшие рогом прямо над лбом. «Зачем они делают себе такую прическу?» — спросила я. «А ведь им же хочется показать, что и у них хорошие волосы, а под платком их не было бы видно». Один раз прямо среди пустыни стояли два бедуина н делали знак автобусу, чтобы он остановился. Хотя это был экскурсионный, а не пассажирский автобус, шофер остановил и взял молчаливых бедуинов, присевших на корточки в начале автобуса: все сидячие места были заняты. Через какое-то время — для меня была все та же пустыня — они сделали знак шоферу, тот остановил автобус, и они вышли. «Как они узнали, где им выходить?» — спросила я. «А они знают пустыню», — ответил мой говоривший по-русски гид. Потом он начал мне рассказывать, что большинство бедуинов неграмотны, а израильтяне строят для них школы, чтобы научить грамоте. Я спросила: «Зачем?» Гид удивленно на меня посмотрел: «А разве грамотность не ценность сама по себе?» — «Нет, — ответила я, — смотрите, эти бедуины умеют «читать» пустыню, а вы хотите научить их поверхностной грамоте, чтобы они читали дешевые политические брошюрки, так как вряд ли их образование превысит этот уровень. Теперь они к вам относятся мирно, а потом будут воевать против вас». Мудрость молчаливых жителей пустыни мне действительно казалась много ценнее, чем развязность полуобразованных грамотеев. Мой гид меня не понял. Стереотипы владеют многими людьми. Ночевали мы в бараках, построенных для туристов при военных пунктах. Военные уверяли, что Синаи они ни-
когда не отдадут, особенно Шер-эль-Шейм. Но как раз националист Бегин отдал Синаи.
Комнаты для ночевки были на троих, и сразу же подобрались группки, со мной вместе были в комнате очень спокойная женщина моего возраста, немецкая еврейка, и семидесятилетняя дама из Голландии, несмотря на свой возраст, весьма энергичная. Умывалка была обычно в другом бараке, и мы шли кусочек по пустыне и не могли оторвать глаз от ярких звезд на черном бархатном небе. Ни до, ни после я не видела таких прекрасных ярких звезд. Днем температура в тени достигала +50°, но эта была сухая жара, и ее легче было переносить, чем тридцатиградусную жару в Тель-Авиве.
Большое впечатление произвел греческий монастырь св. Екатерины у подножия Синайской горы, где Моисей получил от ГЪспода Его заповеди. Черепа за стеклом как бы говорили: «Memento mori!» (помни о смерти!) На гору мы тоже поднимались. Нас разбудили в 4 часа, чтобы не было слишком жарко. Можно было идти на гору пешком или две трети проехать на верблюде, а потом пешком, так как для верблюда было уже слишком круто. Мы вышли в полную темноту. С трудом различались силуэты верблюдов и бедуинов, не понимавших ни одного языка, на котором мы бы могли объясниться. Верблюды легли, мы залезли на них и… вдруг взлетели двумя рывками вверх, когда они снова встали на ноги. Не спеша, мерно покачиваясь, «как в море челноки», шли верблюды. Занялась короткая южная заря, и на ее красноватом фоне изумительно выглядели силуэты верблюдов и их всадников. А впереди всех ехала голландская дама. Все женщины группы надели брюки для езды на верблюдах, но эта храбрая дама восседала на «коне» пустыни в… платье с рюшами! Как некий символ устойчивости нашего мира и незыблемости прошлого возглавляла оиа наш караван.
Верблюды упрямы. Погонщик моего верблюда хотел провести его в одном месте по более пологой тропинке, боясь, что на крутизне я не удержусь на его спине, но верблюд мотнул отрицательно годовой и сократил себе путь. Увидев, что я держусь крепко, погонщик предоставил верблюду свободу выбора. Но под конец и для верблюдов стало слишком круто. На самую вершину мы должны были карабкаться сами, пешком.
И вот мы наверху. Здесь 1Ьсподь говорил с Моисеем, но… нас ожидал на вершине совсем другой сюрприз. Там стояла деревянная будочка, а в ней сидела молодая женщина. Она оказалась немкой. С
удивлением мы спросили ее, что она здесь делает. Она ответила, что дала обет сидеть здесь до тех пор, пока не прекратятся все войны, большие и малые, Все вооруженные столкновения. Арабы ее очень уважают и приносят ей воду и пищу. Я вспомнила, как мой отец говорил о первой мирной конференции в Гааге, созванной по инициативе российского императора Николая II (кстати, недавно было столетие этой конференции, но я не слышала, чтобы на Западе упоминали ее инициатора). Так вот, мой отец рассказывал, что его отец, мой дедушка, говорил: «Гаага останется Гаагой, а мира между людьми не было, нет и не будет». Сидит ли эта чудачка в своей будке, или ей давно уже надоело, и она спустилась к нормальной жизни?..