Израиль
Выбирая между Н. Красновым и Ю. Марголиным, я остановилась на книге последнего — «Путешествие в страну зе-ка» — как на более глубокой и обобщающей. Издательство со мной согласилось и попросило меня проверить выбранного ими переводчика, широко известного русского немца (потом переводившего Солженицына и, кстати, переведшего выражение «скаженный город Ростов» из «Августа 14-го» как «сказанный город Ростов», не знаю, что он еще напереводил в языково трудных солженицынских текстах). В нескольких переведенных им страницах Марголина он сделал ряд грубых смысловых ошибок. И неожиданно для самой себя я приняла решение перевести эту книгу, испробовав себя на знание литературного немецкого языка. В связи с этим я установила контакт с Марголиным, жившим в Тель-Авиве.
Но там, в Тель-Авиве, у меня был и другой контакт. Когда была жива еще моя мать, она, конечно, очень тосковала по своим старшим детям. И вдруг вспомнила, что одна из Кузин ее первого мужа сразу после революции вышла замуж за русского еврея, сионист а
по убеждению (отмечу, что настоящие, а не мифические сионисты хотели восстановления еврейского государства в Палестине, а вовсе не владычества над всем миром), и в начале 20-х годов им удалось выехать из Союза. Но она сохраняла связь со своей старшей сестрой, остававшейся в Ленинграде. Сестра не боялись переписки с заграницей, так как была лишь домашней хозяйкой, женой простого рабочего. Революция разметала эту дворянскую семью, и все три дочери вышли замуж иначе, чем это было бы, вероятно, не будь революции (интересно, что сказала мне Надежда Николаевна в Тель-Авиве: ее будущий муж привлек ее еще и тем, что у него была родина, хотя тогда еще только в смелых мечтах, тогда как у нее прорастало чувство, что свою родину, Россию, она потеряла).
Так вот, моя мать решила разыскивать эту Надежду Николаевну, полагая, что она сохранила контакт с Ленинградом и сможет сообщить о судьбе ее старших детей. Но где искать? Последние сведения о Н. Н. были из Англии. «Но сейчас они в Израиле, — утверждала моя мама, — только вот я забыла фамилию ее мужа, помню лишь ее девичью». А дама уже 40 лет была замужем. Задача была почти как в сказке: иди и ищи, не зная чего и не зная где. В израильской общине в Мюнхене мне дали неправильный ответ, что в Израиле нет центральной службы поисков. Она, конечно, была. И вот маме пришла мысль просто написать президенту Израиля. Как и почти вся тогдашняя верхушка в Израиле, он был из России, Я не возражала. Маме было почти 8о лет — можно писать всем президентам мира. Но будет лн ответ? Ответ пришел, и Надежду Николаевну нашли. Мама оказалась права: они жили в Израиле, в Тель-Авиве. И тогда же мы узнали, что брат уже скончался, не дожив до полных 6о лет. Так моя мать пережила всех своих сыновей. Но все дочери были живы. До смерти Надежды Николаевны мы обе, а потом лишь я переписывались через Израиль с сестрой Леной (писать нам непосредственно она боялась; страх ее был так велик, что она ни в одном письме не написала слова «мама», а только «милая», «дорогая», так же и мне, не называя по имени).
Надежда Николаевна пригласила нас к себе в гости. Но мама была уже слишком слаба для таких поездок, да и вскоре заболела смертельною болезнью. А в 1962 году Надежда Николаевна первый и последний раз после того, как покинула родину, ездила в Союз, в Ленинград, встречалась и с моими сестрами. Теперь она снова пригласила меня, и в апреле 1963 года я поехала в Израиль.
Это была замечательная поездка, где я также познакомилась с автором книги, над переводом которой работала. У Марголина я взяла рукопись и потом перевела из нее несколько глав, выкинутых Чеховским издательством в Нью-Йорке, поскольку книга казалась им слишком объемной. Много поездила по стране, вскарабкалась на гору Масад, где тогда все еще было дико (а теперь испорчено цивилизацией, подъемными лифтами и прочим). Проехала по пустыне Негев до Красного моря, плавала во всех морях и 1ениса-ретском озере и, конечно, посетила святые места, которые мне тогда были доступны. Иерусалим разделяла еще стена вроде Берлинской. Церковь Успения, стоявшая на самой границе, была изрешечена пулями, а для того, чтобы пройти в зал, где совершалась Тайная Вечеря, следовало получить пропуск. После посещения зала я пошла вдоль стены, как вдруг услышала за собой отчаянный крик и, обернувшись, увидела, как какой-то мальчик лет двенадцати бежал за мной, бросив свои велосипед, махал руками и что-то кричал. Я остановилась и, повернувшись, пошла ему навстречу. Он успокоился и, подойдя, спросил меня по-английски, туристка ли я. Я подтвердила. «Не ходите туда, — сказал он. — Арабы стреляют во всех без предупреждения». Я его поблагодарила и пошла обратно. Потом я узнала, что, возможно, он действительно спас мне жизнь: не так давно на этой дорожке была застрелена жена американского консула, решившая прогуляться вдоль стены.
От Надежды Николаевны я узнала, что обе мои сестры живы. Но муж младшей сестры Лены, Поня, брат Надежды Николаевны, умер от голода во время блокады, а на войне пал ее единственный сын Коля. Коля был только на два года младше меня, и потому мы, естественно, очень дружили. Лена его обожала, и для нее потерять Колю было очень тяжело. Тем более что она делала аборт, а если б она сохранила ребенка, у нее было бы утешение. Нельзя убивать своих детей.
Старший сын Тани вернулся с фронта, но о его дальнейшей судьбе мать, никогда его не любившая, не знала. А младший, Дима, на фронт по возрасту не попал, поступил в Школу гражданского судоходства, достиг в жизни многого и заботился о матери и осиротевшей тетке. Надежда Николаевна говорила мне, что вторая жена брата была плохой мачехой для его сына Игоря, но я никак не могла у нее добиться сведений, что же стало с первой женой, Верой Петровной Атлантовой. Она, видимо, умерла, иначе она не отдала
бы сына Лидии Александровне. Но точного мне никто ничего не говорил. Я каждый раз, когда писала потом через Израиль Лене, спрашивала ее упорно о судьбе Веры, но она также упорно мне ничего на этот вопрос не отвечала. Только уже приехав в Россию, я узнала от ее сына Игоря, что она скончалась от голода во время блокады. Лена же в письмах писала мне только о своем сыне и о воспоминаниях нашего детства, когда мы вместе играли или в деревне верхом на лошадях отправлялись на пастбище или на водопой. После смерти Надежды Николаевны моя связь с сестрами оборвалась, а когда открылся путь в Россию, их уже не было на свете: все же Таня была старше меня на 22 года, а Лена на 19 лет. В первой части книги читатель найдет сведения об упомянутых здесь родственниках.
Потом я много раз бывала в Израиле, ездила туда и в сентябре 1966 года, когда атмосфера страны была насыщена напряжением близящейся войны. С Голландских высот стреляли, и в окрестностях Тивериады время от времени разрывались снаряды, хотя сам город обстрелу не подвергался. Правда, пока я была в Тивериаде, даже в окрестностях не падали снаряды, но вокруг было сосредоточено много частей израильской армии; того безмятежного спокойствия, которое я видела на Генисаретском озере три года назад, там не было и в помине. Кроме предчувствия войны, пропитывавшего всю атмосферу, Израиль переживал тогда кризис киббуцим. Первые русские евреи, приехавшие в Палестину, были большей частью социалисты. Кроме того, они работали пионерами на запущенной земле. Каждый, читавший Библию, знает, как много говорится в ней о виноградниках, но с течением времени они полностью исчезли с лица земли. Точно так же были запущены и другие культуры. Для восстановления всего этого требовался напряженный труд. Согласно идеологии тогдашних социалистов (да и по практическим соображениям), сельское хозяйство лучше всего можно было налаживать, живя в общинах и помогая друг другу. Такие общины назывались «киббуцами». Среди них встречались полностью коммунистические и полукоммунистические. В первых их члены не получали денег на руки, у них была общественная столовая, и дети воспитывались отдельно от родителей, домой их отпускали только в субботу. Общее собрание решало, на что истратить деньги, кому купить кровать, кому шкаф, а кого отправить в дом отдыха. Одна моя немецкая знакомая и я побывали в таком киббуце, во главе его стоял