Ирина Евгеньевна Сабурова
Ее книги я знала уже давно. Но странно: мы жили в одном городе, а у меня было ощущение, что я читаю какого-то далекого, может быть, даже по времени отдаленного автора, хотя ее единственный большой роман «Корабли старого города» рассказывал о Риге совсем недавних лет, отчасти и того периода, когда я сама там была, о военной Риге.
1Ъда два до нашего знакомства произошло странное недоразумение. Из Парижа приехала тогдашний редактор «Русской мысли» Шаховская и пригласила для беседы русских эмигрантов Мюнхена. Я немного опоздала, и, когда вошла в зал библиотеки, почти все места за длинным столом были заняты. Сидевшая во главе стола Шаховская поманила меня и указала на свободный стул. Я села рядом с незнакомой мне дамой. Она тотчас же встала и вышла из зала. Я посмотрела ей вслед с недоумением, спросив себя, кто же эта женщина, которая даже на общем приеме не хочет сидеть рядом со мной? Мне сказали, что это Ирина Евгеньевна Сабурова. Я удивилась: откуда у нее такое предубеждение против меня? Как потом оказалось, никакого предубеждения не было и в помине, просто в этот момент ей спешно надо было куда-то бежать. Отсюда нравоучение: прежде чем что-то сделать, всегда следует подумать, дабы не обидеть ненароком другого человека. Нельзя думать только о себе и своих делах, всегда следует учесть и людей вокруг тебя.
ТЪтьяна Александровна знала Сабурову еще по Риге, и, возможно, от нее Ирина Евгеньевна узнала, что наша тройка развалилась. И она, знавшая несколько европейских языков (прежде она работала переводчицей на радио «Свобода», теперь была уже на пенсии), предложила мне сотрудничество.
Ирина Евгеньевна была старшей из трех дочерей русского морского офицера, служившего на флоте, дислоцировавшемся в Риге. Она не была эмигранткой, просто оказалась после революции в другом государстве. Революции Сабурова не приняла всей душой и оставалась непримиримой антикоммунисткой, но она не была ни монархисткой, ни демократкой. У нее есть грустное стихотворение, где она говорит о своей внутренней бездомности, о том, что она ни к одному из существующих обществ ие пристала, что все оии ей чужды. Ее личная жизиь тоже не сложилась. Оиа пережила всех своих близких, хотя, когда мы начали сотрудничать, ей было лишь немного за семьдесят. Первым ее мужем был эмигрантский поэт
Александр Перфильев. По второму мужу она была баронесса Ро-зенберг. Она пережила обоих. Но еще хуже была смерть ее единственного сына (в возрасте 34 лет) от такой обыкновенной и, как считается, неопасной операции отростка слепой кишки. Женат ее сын не был, но у него была невеста, которая после его смерти часто бывала у Ирины Евгеньевны, но затем вдруг без какого-либо объяснения порвала все контакты. Ирину Евгеньевну это очень травмировало. «Я же понимаю, — говорила она, — молодая женщина не может горевать всю оставшуюся жизнь по мертвому жениху, понимаю, что она полюбила другого и, вероятно, вышла замуж, но зачем рвать со мной? Я бы ее не упрекала, я бы только за нее порадовалась». Ирина Евгеньевна пережила и обеих младших сестер. Осталась у нее одна племянница, но далеко — в США.
Ее одиночество скрашивал вдовец одной из сестер Сабуровой, однорукий латыш, потерявший на войне правую руку. Любившая все живое, Ирина Евгеньевна пыталась создать свой маленький уютный мирок. Сразу после войны они явочным порядком построили на окраине Мюнхена небольшой домик, «избушку на курьих ножках», а вокруг на небольшом участке разбили садик со сливовым деревом, большим количеством разных цветов, с грядками всяческих овощей. Рядом выросли другие домики и садики. Город не давал лицензии на застройку этого участка, и все «дачники» жили постоянно под угрозой, что их куда-нибудь переселят, а их гнездышки сровняют с землей. Но городские власти все не решались их трогать, и наконец постройки были легализированы.
У Ирины Евгеньевны были собака и две кошки. Последние приблудились, а собаку, овчарку огромных размеров по кличке Арекс, им удалось высвободить от человека, который очень жестоко с ней обращался, отчего людей этот пес не любил, зато любил всех животных, даже и кошачьей породы. Меня он вполне признал, когда я взяла себе собаку и с ней приходила. И хотя мой значительно меньшего размера песик был тоже мужского пола, Арекс разрешал ему есть из своей миски и только вилял хвостом. Таких гостеприимных собак я еще не видела. Но двери домика Ирина Евгеньевна могла не запирать: Арекс разорвал бы каждого, кто попытался перелезть через низкий забор. Ирина Евгеньевна отдыхала в этом маленьком мирке, В шутку называя себя «старосветской помещицей».
В ее духовном мире было много поисков, шедших не в ту сторону, где она могла бы действительно найти душевный покой. Ей хоте-
лось верить в переселение душ, карму, над ней довлела непродуманная смесь индуизма с буддизмом. Эта мешанина отразилась в ее небольшом и в литературном отношении особенно слабом произведении «После». Еще в Марбурге я как-то слышала доклад лютеранского пастора и профессора Бенца. Он говорил, что в протестантской части Германии, особенно во время Лессинга, расцвело учение о переселении душ, поскольку протестанты отрицают существование чистилища. Учение протестантов очень жестоко. Человек, умирая, идет сразу или в рай, или в ад. Но каждый рядовой человек чувствует, что он, с одной стороны, не настолько чист, чтобы сразу идти к Господу, к Которому не может войти кто-либо нечистый, а с другой — не такой великий грешник, чтобы идти в ад. Выход они начали усматривать в переселении душ, в этой «переэкзаменовке», как пишет Сабурова в своей книжке. Но 1Ьсподь дал человеку сознание, и очищаться от оставшихся грехов человек должен сознательно, а учение о переселении душ говорит о страданиях человека в искупление грехов, сделанных им якобы в прошлой жизни, которых он, однако, не помнит и не знает. Такое понятие унизительно, оно недостойно человека. Господь, сотворивший человека по Своему образу и подобию, сотворил его ие таким, чтобы ои искупал, не созиавая что. Человек способен осознать свои грехи, и, когда он очищается после смерти, в переходном состоянии, он сознает и понимает, в чем состояли его не искупленные еще в земной жизни грехи.
То, что протестанты не верят в переходное состояние, можно понять: они не молятся за усопших. Непонятно, однако, что православное богословие отрицает существование чистилища, но молится о прощении грехов умерших. Если душа в раю, то ее грехи уже прощены, если в аду, то молиться бесполезно: перехода не существует, как ясно сказано в Евангелии.
Ирина Евгеньевна мне действительно помогала. Она многое перепечатывала, если это было нужно, делала корректуру (когда-то давно она была корректором в рижской русской газете «Сегодня», и навык сохранился). Но знаменательно: она вычитывала слова, не обращая внимания на общий смысл текста. Однажды в какой-то статье было вместо слова «мироздание» набрано «мировоззрение», которое к тексту, конечно, совсем не подходило. Исправлять пришлось мне, часто ие замечавшей опечаток в отдельных словах.
Но вот Ирина Евгеньевна стала иногда как-то странно печатать: отсутствовали концы слов; жаловалась, что у нее временно ухудша-
ется зрение, затем снова возвращается. Я уговаривала ее пойти к глазному врачу, но она тянула. Позже я прочла в каком-то популярном медицинском журнале, что при таком явлении дело не в глазах: это бывает при отливах в снабжении мозга кровью и может служить предвестником мозгового удара (инсульта). Если бы она пошла к глазному врачу,он бы ее послал к невропатологу; если бы… Она не пошла, и ноябрь 1979 года оказался для нее роковым. После удара, лишившего ее речи и владения правой рукой, она прожила в больнице только 5 дней и скончалась.
Ирина Евгеньевна была заядлой курильщицей и жидкости пила очень мало, причем только кофе. Да и пища ее была нездоровая, по преимуществу мясная, о чем и помыслить не могли читатели, знакомые с ней по ее оккультным произведениям. Но, вероятно, все это побочное. Равное, что она все больше чувствовала себя невостребованной. Ее грустные глубокие сказки едва ли воспринимались: на смену старой русской эмиграции пришло новое поколение, а также новая эмиграция из СССР; их она не всегда могла принять уже потому, что многие из «новых» были терпимы, а то и разделяли идеи, которые она полностью отвергала. Со временем они менялись, менялось их мировоззрение, но И. Е. Сабурова была слишком цельной и… недостаточно великодушной, чтобы это понять. Так что уход ее из жизни при взгляде из перспективы представляется логичным.
Тогда я написала следующий некролог:
Памяти Ирины Евгеньевны Сабуровой
Смотрите переоборудование микроавтобусов на сайте.
Страницы: 1 2