ГОЛОС ЗАРУБЕЖЬЯ
Последняя капля пролилась в связи с первыми Сахаровскими слушаниями в Копенгагене в 1975 году. К своему сожалению, я на эти слушания поехать не могла, я тогда заболела тяжелым гриппом. Один из участников слушаний, бывший узник советских концлагерей, выехавший не так давно по еврейской квоте и работавший на «Свободе», Варди, привез мне ленту записи главных выступлений и событий. Мы сидели у меня и часами вместе слушали эту ленту, а он рассказывал подробности. Вернулся он со слушаний буквально взъерошенный, возмущенный всем происшедшим. Я точно не знаю, кто был инициатором этих слушаний, но задуманы они были как некий суд над советским режимом. Должны были выступать свидетели, и было жюри, которое должно было вынести решение. Я считала очень неудачным, что слушания назвали Сахаровскими. Сахаров жил в СССР, и на него могли оказать давление, применить репрессии. Следовало назвать именем кого-то другого, уже выехавше-
го за границу, например, Солженицына. Но Солженицын своего имени, видимо, не дал бы, ои отказался даже приехать на слушания. Свое приветствие Сахаров, вероятно, через жену, которой как раз разрешили выехать в Италию для лечения глаз, передал Максимову. Но и Максимов на слушания не приехал: в датском консульстве ему отказались поставить визу в советский паспорт, срок которого кончался через несколько недель. Действительно, по международным правилам виза ставится только в паспорт, действительный еще минимум три месяца, но если б Максимов связался с устроителями в Копенгагене, ему бы устроили визу. Панины вообще забыли взять с собой паспорта, но с датской границы позвонили устроителям, и их пропустили без паспортов! Однако Максимов остался в Париже, а приветствие Сахарова передал тогдашнему редактору «Русской мысли» Зинаиде Шаховской.
Главным руководителем предприятия был датчанин Андерсен, горячее участие принимали князь Эстергази, выходец из очень известного исторического рода венгерских князей, и Бернгард Кара-вацкий, польский еврей, выросший в России.
Я упомянула национальность Каравацкого, чтобы рассказать удивительную историю его спасения. Когда началась война, мальчику было 4 года и у него был младший брат, грудной младенец. Отца призвали в армию, а мать с младенцем на руках и четырехлетним малышом решила попытаться перейти демаркационную линию, разделявшую германские и советские войска. Она не успела раньше бежать, немцы очень быстро заняли Польшу. Но в лесу она наткнулась как раз на отряд СС. Если б это были армейские солдаты, могло бы вполне сойти, но это были СС. Их начальник посмотрел на мать с детьми, затем выбрал высокорослого блондина из числа своего отряда — мальчик Бернгард запомнил его на всю жизнь — и сказал ему: «Отведи их поглубже в лес и прикончи». Эсэсовец отвел их подальше, погладил младенца по головке, сказав «Schones Kind» (красивое дитя), показал им, где демаркационная линия, затем сделал несколько выстрелов в воздух и ушел. Так Ка-равацкие добрались до зоны советской оккупации. Бернгард посещал русскую школу и говорил по-русски лучше, чем по-польски, но все же решил вернуться в Польшу, где занялся переброской русского самиздата иа Запад, а тамиздата в СССР, за что и сел в польскую тюрьму После отсидки ему разрешили выехать из Польши, и он жил с семьей: женой, сыном и маленькой дочкой — в Копенгагене.
С ними я познакомилась в 1976 году, когда ездила в Копенгаген на слушания по ГДЕ
Все они были потрясены тем, что произошло на Сахаровских слушаниях 1975 года. Шаховская заявила, что она не прочтет приветствия Сахарова, если из жюри не удалят пастора Вурмбрандта. Кроме того, выступать как свидетели не смеют Панин, Абрам Шифрин, отсидевший в СССР ю лет и выехавший не так давно в Израиль по еврейской визе, и еще две женщины, фамилий которых я не помню.
Пастор Вурмбрандт-старший был очень известным лицом. Этнический немец и лютеранский пастор, он жил в Румынии, где и отсидел в очень тяжелых условиях 14 лет в тюрьме. Когда он вышел и даже смог выехать за границу, у него было уже много помощников, хлопотавших за него еще во время его бытности в тюрьме Ему удалось создать сильную организацию для помощи, насколько возможно, заключенным в коммунистических странах, а также всем бывшим заключенным, беженцам, нуждающимся эмигрантам и пр Эти слушания тоже проводились на пожертвования, и наибольшую сумму пожертвовал пастор Вурмбрандт. Его пригласили в жюри, но сам он не мог проехать по старости и болезни, а прислал своего сына, тоже пастора. И вот от Вурмбрандта-младшего потребовали, чтобы он вышел из жюри и покинул зал. Тот возмущенно отказался. Тогда дюжие охранники стали вытаскивать его из зала насильно Вурмбрандт яростно сопротивлялся, его буквально волокли. Это была омерзительная сцена. И, конечно, смысл слушаний потерялся, ибо вся мировая пресса обратила внимание на скандал, а не на показания свидетелей. Панину и Шифрину разрешили наконец выступить, но, повторяю, все было смазано. Кроме того, выступали какие-то инициативные группы с требованием, чтобы советский строй не подвергался принципиальной критике, а критиковались лишь отдельные недостатки и все в этом роде. В общем, идея слушаний фактически утонула в волне споров и скандалов.
Изгнание Вурмбрандта объясняли потом тем, что члены жюри должны были быть непредвзятыми и не иметь заранее своего мнения. Но где найти людей, ничего не слышавших об СССР и не имевших о нем никакого мнения? Я не знаю подоплеки такого требования Сахарова и не знаю, отчего Зинаида Шаховская согласилась его зачитать. Я могу только описать то, что произошло.
Я написала об этом статью в «Зарубежье» уже после того, как
Роман Борисович Гуль опубликовал в «Новом журнале» крайне критическую заметку обо всем происшедшем. Фрелих неохотно согласился на публикацию моей статьи, но она все же появилась и вызвала много откликов. Открытые письма в журнал написали Панин, Шифрин и Каравацкий. Кстати, последний вышел из организационного комитета слушаний (а они должны были производиться каждые два года), вышел также и князь Эстергази. Я хотела опубликовать эти письма вместе с моим предисловием, Фрелих прямо не возражал, и мы долго согласовывали предисловие, обсуждая чуть ли не каждое слово. Наконец все было согласовано. Журнал должен был выйти в свет в марте-апреле 1976 года. И снова я уехала, оставив на Фрелиха выпуск согласованного во всех мелочах журнала. Со мной уехала и новая завербованная мною сотрудница Татьяна Александровна.
Уехали мы на неделю в Рим по не совсем обыкновенному делу. В Мюнхене жила оригинальная писательница, по второму браку баронесса Розенберг (муж ее был балтийским немцем), но более известна она по литературному псевдониму — Ирина Евгеньевна Сабурова. И вот к ней пришло письмо от совершенно неизвестного человека из Остии, местечка под Римом. В это время шла полным ходом эмиграция евреев из СССР Для них были организованы промежуточные временные беженские лагеря под Веной, но там уже ие хватало места, и часть выехавших начали размещать в Италии, в Остии. Там работали израильские и американские комиссии, организовывавшие отъезд этих новых эмигрантов в Израиль или США. Адресат Сабуровой писал: в израильской комиссии он сказал, что его мать — немка и был отвергнут, как не еврей, так как евреем считается только рожденный от еврейской матери. Он пошел в германское консульство с просьбой разрешить ему поселиться в 1Ьрма-нии, но там ответили, что у них национальность определяется по отцу, и он не немец, поскольку его отец — еврей. Его брали в США, но ехать он туда не хотел, потому что ему было 54 года, немецкий он немного знал от матери, а английский не чаял выучить. И он умолял Сабурову, которую знал как писательницу, помочь. Она готова была принять его на первое время к себе и даже написала ему подложное свидетельство, что он ее родственник, но немецких чиновников это не растрогало. Тогда Ирина Евгеньевна попросила меня поехать в Остию и посмотреть на него.
Борис Яковлевич Зельцер являл собой необычный экземпляр
homo sapiens. Внешность у него была очень еврейской, но по своей психике он был совсем старомодный немец, аккуратный, педантичный, медлительный и немного туговатый на восприятие. Английского языка он бы, конечно, никогда не выучил. Как ему помочь? Итальянцы выдавали этим эмигрантам право на жительство на три месяца, и эти три месяца у него истекали. Конечно, ему бы выдали еще одно такое свидетельство, пока шла организация его въезда в США, но туда-то он ни за что не хотел. И мы решили его попросту нелегально перевезти в Германию. Обратно в Италию его выслать не могли, срок кончался, а итальянцы были только рады избавиться от лишнего эмигранта.
Татьяна Александровна и я приехали на моей машине, которую вела я, так как у нее не было водительских прав. Прожив несколько дней в Остии, посетили Рим. По Риму ездить на машине крайне трудно: он забит машинами, а итальянцы ездят почти без правил, у меня же в Германии немного притупилась способность эластично реагировать…