Федор Августович Степун
Мюнхене, так как он имел всего 4 часа в неделю с окладом 500 марок, на что было бы трудно жить вдвоем. (Правда, были и доклады на стороне, и было их много.) Ему предлагали ординариат в Майи-це, но эта работа предполагала и большую административную нагрузку; он же считал, что для русского необходимо время, чтобы постоять и посмотреть в окно. Это творческое ничегонеделание ему было совершенно необходимо, что в западном мире редко кто понимал. Ему вообще нужны были широта и свобода жизни, почти до самой смерти он не оставлял верховой езды.
Федор Августович, конечно, знал, что в сталинском СССР он бы не выжил. Его и здесь шантажировали представители советской власти, требуя прекращения лекционной деятельности, в противном случае угрожали: брату, оставшемуся в CCCI! будет плохо. Брат его и так уже сидел в концлагере. Степун говорил мне, что эти угрозы его страшно мучают. «Но я не могу прекратить своей деятельности, это все равно что прекратить жизнь. И кто поручится мне, что брату моему станет легче, если я исполню их требования?» Никто ни за что не мог поручиться, скорее всего, судьба брата ни в чем бы не изменилась. Но тяжесть на сердце оставалась, и никто не мог ее снять. (Кстати, его брат пережил концлагерь, при Хрущеве был выпущен и даже пережил Федора Августовича, который, впрочем, был старшим в семье.) Когда пришло время моей докторской диссертации, Федор Августович предложил мне тему «Категория мещанства у Александра Герцена». Следуя Флоровскому, он считал, что отталкивание от мещанства атеиста Герцена имело религиозный характер, и он мне фазу же указал на это. Но я возразила, решив разработать эту тему в социологическом аспекте. Степун не возражал: своим студентам он предоставлял полную свободу творчества.
Однако в ходе работы над темой я все яснее видела, что Фло-ровский и Степун правы: религиозные аспекты чрезвычайно мучили атеиста Герцена. Вместе с тем я стала замечать и другое: Герцен не знал истинного христианства. Но и я не знала его тогда.
Однако каким-то чутьем я улавливала искажения христианства у Герцена. Вообще, работа над атеистом Герценом дала мне много в понимании христианства, хотя это была еще, так сказать, предварительная ступень. В диссертации я рассматривала также Чаадаева, Достоевского и Константина Леонтьева. У двух последних и у Герцена сходство в отношении к мещанству бросалось в глаза. Степун
не требовал этого расширения темы, но остался им доволен. Он помог мне и финансово, заплатив машинистке, перепечатавшей мою работу. Диссертации ои дал очень хорошую оценку, так же как и второй референт — профессор Франц Шнабель, у которого я сдавала экзамен по новой истории.
В Германий нет защиты докторской диссертации. Надо сдавать авторский экзамен по главному предмету у руководившего диссертацией профессора, а также по двум побочным предметам. Вопросы задаются по предмету, но, как правило, темы диссертации не касаются. Однако мой экзамен у Степуна был так же необычен, как и его метод преподавания, и он сам. Почти все время, отведенное на экзамен, мы проспорили о Константине Леонтьеве, с чьим творчеством я впервые познакомилась в ходе работы над диссертацией. Я была полностью захвачена этим смелым, оригинальным мыслителем и провидцем, предсказавшим все гибельное развитие России вплоть до колхозов («я вижу впереди коллективное рабство»). Конечно, в какой-то степени я его тогда переоценивала, но в основных чертах мое отношение к К. Леонтьеву осталось неизменным. Я никак не могла понять, как Федор Августович, умный и вдумчивый человек, может видеть в Леонтьеве лишь поклонника авторитарной власти, которой, возможно, даже принял бы большевизм. Уверена, что именно Леонтьев никогда не принял бы большевизм. Он любил дух Византии и строгого православия, но любил и разнообразие, любил игру жизни в переливаниях ее цветов и красок. Он отстаивал право на свободное существование внутри России других конфессий и религий, польского католичества, еврейских общин и других религиозных и национальных образований. Как мог бы он принять страшное, жестокое и одновременно серое, непомерно скучное царство «научного» марксизма? Спорили мы горячо, друг друга не переубедили, но весь Степун был в том, что по окончании экзамена-спора он мне сказал: «Я ставлю вам высшую оценку, потому что мне обычно в споре удается всех прижать к стенке, а вас мне прижать не удалось».
Мы сохранили контакт и после моего окончания университета в 1951 году. Я могла наблюдать, как меняется «я» старого человека. Это не была перемена к худшему, когда наружу проступают отрицательные черты. Степуи менялся в светлую сторону. С него спадала патина относительной левизны, впитанной им в молодые годы в среде революционной и полуреволюционнбй молодежи, в среде
более или менее идеалистически настроенных социалистоа Трудно, видимо, рвать связи, возникшие в молодости, те связи, которыми человек до какой-то степени опутал сам себя. Вот этот налет левизны — назовем это так, хотя данный термин сильно упрощает сложную действительность, — я чувствовала с первой же лекции Федора Августовича и потом в течение моего студенчества и нашего знакомства. Часто я спорила, собственно говоря, именно с этим, хотя далеко не всегда умела это выразить в более или менее адекватных понятиях.
И вот как-то Степун мне говорит: «А я правею!» На что я ему ответила: «Я это с удовольствием замечаю». Должна пояснить свое понимание термина «правый». Правое — это органическое восприятие жизни и истории, бережное к ней отношение, отказ ломать жизнь и историю по чисто головным, выдуманным, далеким от жизни схемам и теориям. Правое включает в себя также и иррациональное, интуицию, настоящую мистику и религию. Левое же — это чистый интеллект, рацио, лишенное всякой интуиции, всякого чувства жизни, это схематическое, доктринерское отношение к жизни и истории. Левое — это понимание жизии как машины, а человека как винтика в ней. Поправление Степуна никак не означало его отхода от того начала свободы, которое всегда в нем жило. Из его внутреннего «я» окончательно уходил только поверхностный либерализм, владевший им в известной степени (хотя и никогда полностью) в прошлом, уступая место той метафизической глубине, которую он всегда исповедовал, будучи христианином, но которая долго ие овладевала полностью всем его «я», в том числе и подсознательным. Теперь же свобода, исходившая из истины, полностью вытеснила поверхностную, лишь политическую свободу. Степун часто цитировал из Евангелия: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Иоанн, 8,32)- Разумом он всегда принимал эти слова, но теперь они окончательно наполнили все его внутреннее «я».
Менялась, конечно, и я. Вскоре после того, как я познала сущность и глубину христианства, я присоединилась к Католической — в моих глазах Вселенской — Церкви. Этот мой шаг Степун принял совершенно толерантно. Он в свою очередь часто говорил мне, что я, став католичкой, меняюсь в положительную сторону. Правильнее было бы сказать: став христианкой.
Как и большинство начинающих преподавателей высшей шко-
лы в Германии, я работала в других университетах, прежде чем окончательно вернулась в Мюнхен. Я была во Фрейбурге, когда скончалась Наталья Николаевна; на ее похороны я уже не успела попасть. Для Федора Августовича это был большой удар. Несколько смягчен он был тем, что его младшая сестра, Маргарита Авгу-стовна, вместе со своей подругой Г. Кузнецовой (автором книги «Грасский дневник») переехала из Женевы в Мюнхен. Им удалось получить квартиру в том же доме и даже в партере напротив квартиры Федора Августовича.
После моего возвращения в Мюнхен мы с Федором Августовичем снова частенько встречались. Большей частью он приглашал меня после обеда на чай с пирожными. «Я как медведь, мне надо чего-нибудь сладенького», — говаривал он. Иногда я вытаскивала его с сестрой и ее подругой на концерты, которыми тогда очень увлекалась.
Незабываемым остался день 24 февраля 1965 года. Заранее мы условились, что я зайду к нему в этот день на чай. Но когда я в час дня включила радио, чтобы послушать известия, я узнала о неожиданной смерти Ф. А. Степуна. Я бросилась к телефону.
Маргарита Августовна рассказала мне, что накануне, 23 февраля, они вечером были на чьем-то докладе; Федор Августович был бодр, с интересом прослушал доклад. Домой они вернулись около 11 часов вечера. Неожиданно у самого входа в дом Федор Августович упал. Обе женщины с трудом перетащили его, довольно грузного, в квартиру и положили на ковер. Придя в сознание, он попросил: «Подымите голову». Они подложили ему под голову подушечку. Конечно, немедленно вызвали «скорую помощь», но, когда она приехала, было уже поздно. Федор Августович скончался. С ним случился мозговой удар.
Масло гидравлическое лукойл гейзер лт 46 лукои зер 46 масло гидравлическое.