Была ли княгиня Ольга уроженкой Пскова?
Вынесенный в заглавие моего доклада вопрос о Пскове звучит конечно же риторически. Однако для исследователя, отважившегося взяться за подготовку монографии о княгине Ольге, он представляется весьма важным историографическим сюжетом, требующим всестороннего рассмотрения.
Первое упоминание об Ольге Повесть временных лет — грандиозный памятник древнерусского летописания начала XII в. — относит к 903 г.:
Примечательно, что эта летописная статья содержит в себе сведения и о месте рождения будущей киевской княгини. При этом следует отметить, что соответствующие сюжеты Повести временных лет о женитьбе Игоря, которые восходят к Ипатьевскому, Троицкому и некоторым другим спискам, подают название города, где родилась Ольга, в форме Шьскокт», Плъсков. В позднем Летописце Переяславля Суздальского встречаем Плесков2. Эти разночтения вносят определенную сумятицу в толкование названия указанного города и определения точного •«адреса», если так можно выразиться, рождения княгини Ольги. В представлении исследователя сразу же всплывает ассоциативный ряд городов с созвучными названиями — русский Псков и Плиска — столица Первого Болгарского царства. Думается, что древнекиевский книжник сознательно заложил в летописный текст такую амбивалентность, предоставляющую своему читателю сделать самостоятельный выбор. В эпоху становления древнерусской христианской государственности, когда для ее церковной и политической элиты наиболее актуальной задачей было обосновать свои претензии на наследие христианских сакральных центров правоверного мира (в том числе и южно-славянского), вектор этого выбора был сориентирован, скорее всего, в направлении Болгарии. С течением времени подобные представления претерпели существенную трансформацию, что было закономерным следствием распада Киевской Руси, обособления ее земель и княжеств.
В соответствии с агиографической традицией, восходящей к XIII—XIV вв., княгиня Ольга уже однозначно представлена уроженкой Северо-Западной Руси. Эта традиция утверждает, что родиной Ольги являетя Выбуцкая весь т.е. деревня Выбуты на берегу р. Великой в 12 км. выше от Пскова.
Местные предания, собранные на территории Выбутской парафин в конце XIX в. Н. Бфушевским, рассказывают о дворце княгини Ольги, разрушенном •«поганой Литвой», а также о ее роскошном саде и подвалах, полных золота и серебра. Примечательно, что отыскать эти драгоценности можна только в ночь на 11 июля (день памяти святой — В.Р.) потому, что «была Ольга великой волшебницей и наложила на свои драгоценности и сады чары, превратив любимую усадьбу в усадьбу-невидимку*3.
Большой популярностью среди благочестивых паломников-богомольцев пользовался источник, называемый «Ольгин ключ», находившийся на берегу р. Великой вблизи деревни Выдры.
Местные сказания и легенды о княгине Ольге, а также связанная с ее именем топонимия Пскова и его окрестностей составляют, как демонстрируют доступные мне труды А.А. Александрова и других современных российских исследователей, значитель-
ный пласт сведений4, бережно хранимых псковской краеведческой традицией. Однако не следует злоупотреблять глубинами народной памяти, безоговорочно соотнося ее мифологизированное наполнение с реальной историей. Легенда об «Ольгиной родине», частично вошедшая в Жития княгини XVI в., относится к циклу местных легенд более позднего времени, когда почитаемая православными славянами святая, равноапостольная княгиня Ольга стала героиней народных сказаний.
Стремление местных книжников-историографов связать жизнь и деятельность княгини Ольги с историко-географическими реалиями своей земли прослеживается еще в древнерусском летописании. Так, Повесть временных лет, говоря о реформаторских нововведениях киевской княгини под 947 г., сообщает:
«? л-Ьто 6455. Иде Еольгл Новугороду, и устдви по МьстЬ покосты и дани и по Луз? оерокн и дднн; и ловищд ея суть по всей земли, знаменья и м’встд и покосты, и сани ее стоять в Плескове и до сего дне.. И нзрядяднвши, възрдтнся кт» сыну своему Киеву»5.
Приведенные летописцем свидетельства о путешествии княгини Ольги по Мете и Луге, а также о стоящих во Пскове санях являются, как убедительно показал А. А. Шахматов, вставкой составителя Новгородского летописного свода, который произвольно интерполировал известия Древнейшего Киевского летописного свода о границах расселения древлян на территорию Новгородской земли, часть которой называлась Деревами, а позже Деревъской пятиной. В представлении тамошних книжников-историографов XVI в. Деревьска/Древлянская земля соответствовала Деревьской пятине, которая с севера и востока отделялась от Обонежской и Бежицкой пятин рекой Метой, а с запада от Шелонской пятины — Ловатью6.
Деревьской землей, согласно наблюдениям А.А. Шахматова, называлась также и прилегающая к городу Торжку местность, а сам Торжок — Коростенем. Стольный град Древлянской земли — летописный Искоростень (теперь Коростень Житомирской области) отождествлялся книжниками Северо-Западной Руси также с Коростенем сельцом, находившемся на юго-западном берегу озера Ильмень между Новгородом и Старой Русой.
Очерчивая маршрут княгини Ольги от Деревьской земли Метой к Новгороду, а затем Лугой к устью Наровы и Наровой к Чудскому и Псковскому озеру, Новгородский летописец стремился как бы освятить это пространство стопами равноапостольной (с XIII в.) княгини Ольги. Подобный литературный прием, как показал В.Н. Топоров, является типичным для жанра мифологизированных интинерариев:
«проделанный «круговой путь» имеет целью освоение внутреннего пространства и усвоение его себе через познание его самого и его вещно -объективной сферы… Освящение пространства и его ключевых точек достигается не только самим фактом актуализированного путешествия, но и жертвоприношением, помещением в определенных точках сакральных символов»7.
В этом контексте упоминаемые летописцем Ольгины сани, которые еще в XII в. •«стояли» во Пскове, на самом деле выступают в летописном тексте всего лишь знаковой фигурой — сакральным инструментом, при помощи которого и осуществлялся путь киевской княгини по Северо-Западу Руси.
Следует отметить, что претензии князей Северной Руси XIII—XIV вв., а затем и властителей Московского царства на киевское наследие питали стремление установить прямую генеалогическую связь с первыми киевскими князьями. Эта тенденция прослеживается, например, в Уставе князя Всеволода Мстиславича, составленном в конце XIII в. в кругах, близких к новгородскому архиепископу. Его первая статья открывается следующей генеалогической интерполяцией:
«Ge аз, князь велнкын Всеволод., прдвнук Игорев н влдженныя прдБдвы Олгы, нлре-ченныя в святемь крещении бленд н ллдтере Володнмерокы..»8
Впоследствии достижению этой цели был подчинен и порядок формирования программы церковного почитания представителей киевской княжеской династии. Например, в 1439 г. в Новгороде старанием тамошнего архиепископа Евфимия (умер в 1458 г.) был установлен день памяти святой Анны Новгородской9. Старшая дочь шведского короля Олафа Шетконунга, ставшая впоследствии женой киевского князя Ярослава Мудрого, она умерла, приняв монашеский чин в Новгороде (10 (23) февраля 1051 г.) и была погребена в Софийском соборе.
Естественно, что и авторы — составители знаменитого историко-литературного памятника XVI в. — Степенной книги не могли обойти своим вниманием личность княгини Ольги. Ее подробное жизнеописание прагматично начинается с локализации места судьбоносной встречи юного еще Игоря с Ольгой:
«же юну сущю еще и кывшу ему во Псковской области».
Утешаясь охотой в здешних лесах, княжич вышел на затоку реки Великой и, заметив юного гребца на челне, велел тому перевезти его на противоположный берег. Оказавшись в лодке, Игорь понял, что перед ним вовсе не молодой парень, а очень красивая девушка. Ее красота разожгла любовную страсть в душе Игоря. Однако сельская девушка усмирила его нескромные притязания умными речами. Князь устыдился и умолк, а когда пришло время, послал за ней Олега и обвенчался с Ольгой10.
В этом сюжете тесно соединились мотивы народного эпоса с библейской экзегезой. В народной поэзии княжеские ловли всегда символизируют свадьбу. К этому следует добавить и колядки о девушке-перевозчице, где встреча с ней героя предусматривает матримониальные намерения11. Как отмечал в свое время А. А Потебня, существенной чертой славянской ментальности была вера «в большую божественность невесты и вообще девицы, чем мужчины»12. В сравнении с более ранними версиями Жития княгини Ольги Степенная книга фиксирует в этом сюжете оригинальный эпизод:
«угроза для целомудрия юной девы Ольги со стороны князя, ее будущего супруга, возникшая в лодке на реке и преодолеваемая ее мудростью — необходим как притча, разъясняющая идею единства Целомудрия и Мудрости»13.
Не случайно ведь в анналы отечественной истории Ольга вошла одновременно Святой и Мудрой. Топос ее Целомудрия и Мудрости является определяющим не только для посвященных ей агиографических сочинений, но и для летописных текстов.