Американские соблазны
В конце 1978 года в Мюнхен прилетел из Сан-Франциско некто Азар, русский эмигрант, настоящая фамилия которого была, кажется, Азаровский, — издатель и книготорговец. Он посетил Ирину Евгеньевну, книги которой продавал, и говорил с ней о нашем журнале. При встрече со мной он предложил печатать журнал в Сан-Франциско. Американским подписчикам — по его версии — журнал они могут рассылать сами, а для Европы будут высылать нам издание воздушным фрахтом, что раз в ю дешевле, чем воздушная почта (фрахт надо забирать в аэропорту самому адресату, почту же ему доставляют на дом). К тому же манил он меня на удивление низкой платой за издание журнала. Было решено, что я прилечу в Сан-Франциско, и мы там все обсудим.
В марте 1979 года я полетела в Сан-Франциско (отметим, что в немецких университетах семестровые каникулы — март и апрель). Летела я через Лондон и там, ожидая рейс на Сан-Франциско, встретилась с Анатолием Павловичем Федосеевым. Анатолий Павлович
был невозвращенцем. Крупный ученый, руководивший в Москве исследовательским институтом, во время поездки в Англию попросил там убежище; потом он написал книжку «Западня» с обоснованной критикой советского режима. Позже он был одним их авторов «ГЬлоса зарубежья», по моему приглашению читал лекцию в Мюнхенском университете (а я ее переводила); на своей машине я возила его в горы, в Берхтесгадеи и на Королевское озеро, поднимались мы и к чайному домику Гитлера.
Но затем Федосеев решил разработать новую конституцию для России, что вообще не под силу одному человеку, особенно не юристу. Конституция, конечно, не состоялась. Однако Анатолий Павлович предсказал, вернее, рассчитал конец советской власти в 90-х годах. Мы отнеслись к этому недоверчиво, но, как показало время, напрасно: он оказался прав. Но России после перестройки он не принял; он все хотел сделать по-своему, а это никому не под силу. Словом, с годами наше сотрудничество понемногу расклеилось и даже общение прекратилось.
Однако я отвлеклась. В Сан-Франциско меня очень гостеприимно приняла русская семья, друзья Азара. Пгава семьи бежал из СССР во время войны, его жена выросла в семье старых русских эмигрантов в Польше, точнее, в Западной Украине. В юности она хотела делать что-то для родины, а потому во Львове вступила в НТС (ту самую партию, с которой я познакомилась во Пскове во время оккупации). Моей новой американской знакомой было тогда всего 19 лет, ее сестра и брат тоже стали членами этой партии. Это была полная энтузиазма и жертвенности молодежь, мало что понимавшая в политике. Тайной покрыта роль их первого руководителя Ife-оргиевского; многие считали его предателем, но это не доказано. Так или иначе, перед советской оккупацией руководители НТС покинули Западную Украину, а доверчивых мальчиков и девочек бросили на произвол судьбы. Брат моей новой знакомой бежал в лес, а обеих сестер в числе многих других представителей русской эмигрантской молодежи арестовали. Сестру (ей был 21 год) расстреляли, и моя знакомая ждала, что и за ней придут и поведут на расстрел. Каждый раз замирало сердце, когда раздавались тяжелые шаги солдат по коридору тюрьмы. Однажды ей показалось, что шаги звучат как-то иначе. Дверь их камеры открылась, и на пороге появился… немецкий офицер. Он сказал, что они свободны, но должны пока оставаться в здании, так как весь город находится еще в советских
руках, немцы же взяли только западную его часть (где и находилась тюрьма). Счастье ее и других заключенных было в том, что советская власть не очень торопилась с расстрелами. Так моей знакомой удалось спастись.
«Некоторые жители Львова, — рассказывала моя новая американская знакомая, — пробрались через фронт и умоляли командовавшего ближайшей группой войск поторопиться, так как идут расстрелы ни в чем не повинных молодых людей. Офицер колебался: его часть тогда слишком бы оторвалась от главных войск и могла попасть в окружение. В конце концов он согласится занять только ту часть города, где находилась тюрьма.
Во Львове сгорела в тюрьме невеста моего коллеги по Марбур-гскому университету, преподававшего там польский и украинский языки, жителя Львова, успевшего еще до войны окончить Варшавский университет по славистике. При соприкосновении с судьбами людей моего поколения всюду натыкаешься на трагедии…
Русская эмиграция Сан-Франциско была вообще более консервативна, чем та, что жила на восточном побережье. В Нью-Йорке были еще остатки левых российских партий и гораздо больше эмигрантов второй волны (то есть военных беженцеа 1945 года), чем на западном побережье. Здесь же было много «китайцев». После своей победы китайские коммунисты предложили многочисленным русским, особенно жителям Харбина, покинуть страну — либо выехать в СССР, либо в Австралию. Из тех, кто выехал в Австралию, многие перебрались потом на западное побережье США. Они были, с одной стороны, консервативны, с другой же — настроены несколько более просоветски. Этот феномен смычки монархистов с коммунистами на основе внешнего величия страны наблюдался потом во время крушения советской власти и распада СССР. Но тогда подобные шатания можно было проследить в сан-франциск-ской газете «Русская жизнь», самой безграмотной среди эмигрантских русских газет. Это были потомки старых эмигрантов, все они окончили школы на других языках, и русский их был ужасен. Построение фразы было сугубо английским, сильно отличным от русского. У меня тоже были такие авторы. Некто Нефедов писал иногда так, что с великим трудом приходилось догадываться, о чем же он хочет сказать; при этом он еще обижался, когда я переводила его писания на нормальный русский язык. Кроме того, старые эмигранты не ладили с некоторыми новыми правилами и перебарщивали.
Так, например, они думали, что форма «обе» отменена, так же как и «оне», и писали «по обоим сторонам». В «Русской жизни» некому было все это выправлять.
В Сан-Франциско была также очень активна НТС (Национально-трудовой союз) с его тоталитарной идеологией. Их девизом было: кто не с нами, тот против нас. Я никогда не вступала в полемику с этой партией, никогда ее не критиковала, тем не менее ее членов возмутило предположение, что в Сан-Франциско может выступить независимый человек, не член их партии. Азар договорился с каким-то органом тамошней эмиграции о моем докладе. О нем было объявлено. Собралась публика. Но солидаристы (так иначе назывались члены НТС), решили не допустить такого «безобразия». Им удалось нажать на организаторов и добиться, что вначале выступит некто Рождественский — местный энтээсовский оратор. Он говорил целый час, нудно и скучно. В фойе был столик с моими журналами, а рядом расположились энтээсовские издания. После доклада Рождественского мне сказали, что теперь будет буфет, а потом я могу выступить. Я ответила, что тогда я сразу ухожу, потому что какой русский человек придет слушать выступление после буфета. Мне предоставили слово. Зал остался полным, и слушали заинтересованно. Но минут через двадцать пять мне подали записку с одним только словом: «Кончайте». Я показала эту записку залу и сказала: «Я приехала в Сан-Франциско из Мюнхена в первый и, вероятно, в последний раз, а меня уже грубо обрывают, не дав мне даже полчаса». Зал зашумел и потребовал, чтобы я говорила дальше и чтобы меня не ограничивали во времени.
Потом я совершила поездку по западному побережью. Азар хотел дать мне машину, чтобы я ехала сама, но, хотя по Сан-Франциско я ездила на его машине, в поездке по побережью мне хотелось осматривать окрестности, а не смотреть во все глаза на дорогу. Нашелся любезный человек, который довез меня сначала до Монте-рея, где находится американская военная школа. Там преподавался русский язык, история и пр., и там было много русских. Там я тоже делала доклад, посвященный тогдашнему состоянию русской эмиграции и течениям внутри ее.
На ужин меня пригласили в особенный ресторан, располагавшийся на террасе, висевшей над морем. Блюда там были только морские, н я первый и последний раз в жизни ела необычно вкусно приготовленное сочное мясо морского краба. За ужином разговор
шел, конечно, о темах моих докладов. Мне был задан правомочный вопрос: отчего я не упомянула в докладе самого известного эмигранта — Солженицына? Я хотела ответить, что о нем речь должна была бы идти отдельно, как вдруг один очень немолодой человек застучал кулаком по столу и закричал: «Солженицын для меня второй Иисус Христос!» Все как-то вздрогнули от этого кощунства и замолчали.
Страницы: 1 2