А. И. Солженицын
В начале 70-х годов из СССР начали выпускать евреев. С некоторыми из них мне удалось встретиться и поговорить, когда я была в Израиле в 1971 году. А одновременно выпускали или высылали некоторых «несозвучных» режиму известных людей.
Д. М. Панин выехал в 1972 году благодаря своей жене, еврейке, согласно тогдашнему горько-ироническому анекдоту: «Еврейская жена не роскошь, а средство передвижения». Они приезжали в Мюнхен, и мы познакомились. Дмитрий Михайлович был человеком мужественным с интересными мыслями, но слишком прямолинейным в попытках решить сложные вопросы жизни. Он во всем
был слишком категоричен, так же и в отношениях с людьми. С ним было нелегко. Панины обосновались в Париже. А в 1973 тоду туда же приехал А. Синявский со своей женой М. Розановой. Панины пригласили меня к себе, и осенью 1973 г°Да я поехала в Париж, где до того бывала не раз. Я была наивна, полагая, что все эти борцы за свободу слова, бывшие заключенные, если и не друзья (люди ведь разные), то, конечно же, товарищи по несчастью, единомышленники, находятся в каком-то контакте. Я сразу же попросила Паниных устроить мне встречу с Синявскими. Я ценила литературное творчество Синявского-Терца. Среди эмиграции с ее преимущественно консервативными литературными вкусами сюрреализм Синявского не был популярен. Мне же некоторые его вещи очень нравились. Сюрреализм, правда, не может быть средним, это илн мастерское произведение, или ничто. Шедевром Синявского был рассказ «Гололедица». За «Гололедицу», «Суд идет» и «Что такое социалистический реализм?» я готова была признать Синявского мастером высокого класса. Можно еще прибавить отдельные блестящие места из несколько растянутого «Любимого». Этого мне было достаточно.
К моему изумлению, Панины сказали, что не поддерживают контактов с Синявскими, но Исса Яковлевна (жена Панина) предложила достать мне приглашение к Синявским, она узнает, через кого это сделать. Приглашение состоялось, и весьма тактично Панины ничего мне не говорили, предоставляя самой составить впечатление.
Добиралась я до Синявских долго. Тогда они еще жили в предместье Парижа (как и Панины, только на противоположном конце города). Пригласили меня на поздний час. Разговор оказался довольно бессодержательным (выручали щенки пуделя, и Мария Васильевна уговаривала меня взять щеночка, но, несмотря на всю мою любовь к собакам, у меня не было условий воспитывать щенка). Все время я, как загипнотизированная, смотрела на длинную стену — комната была продолговатая и довольно узкая, — завешанную иконами, как в музее. У меня не хватило духа спросить, как им разрешили вывезти такое количество икон. Затем Розанова вдруг сказала, что намеревается съездить в Москву. В те времена выезд или бегство из СССР для политических эмигрантов были только единократные: люди, ездящие в СССР и возвращающиеся в другие страны, не эмигранты, а советские граждане, временно легально
проживающие за границей. Ну, а кому разрешают жить за границей — это в те времена было тоже понятно. Я спросила Марию Васильевну: «Как посмотрит эмиграция на вашу поездку? Ведь в Союзе режим». Она воскликнула насмешливо: «Ах, какой режим!» Я удивилась: «А разве вы не знаете, какой режим? Ваш муж шесть лет сидел!» Он тут же пришел на помощь своей жене: «Мы знали изнутри, но не снаружи». Странный ответ. Немного позже Синявский вдруг спросил меня: «Вера Александровна, есть у вас родственники в Советском Союзе?» У меня перехватило дыхание, поскольку такой вопрос, обращенный к политическому эмигранту, считался тогда неприличным. Мне осталось лишь ответить контрвопросом: «Андрей Донатович, а по какому паспорту вы живете?» Он замялся, сказал, что по советскому, но собирается менять. Я из вежливости посидела еще немного и распрощалась. Было уже очень поздно, и я опасалась, работает ли городской транспорт, однако в Париже метро ездит долго.
Когда я добралась до Паниных, Дмитрий Михайлович уже лег спать, но Исса Яковлевна ждала меня. Посмотрев на мое лицо, она спросила: «Теперь вы знаете, отчего мы не общаемся с Синявскими?» Я ответила утвердительно. Больше мы о них не говорили.
Когда в июне 1974 года я разговаривала с тещей Солженицына (в Цюрихе), разговор зашел о Розановой. Екатерина Фердинандов-на спокойно сказала, что после того, как ее муж был осужден, Розанова, чтобы добиться его более скорого освобождения, сотрудничала с КГБ (Синявский был освобожден на полгода раньше срока). «Но Розанова никого не выдала, — сказала Е. Ф., — она давала „игровой материал»». Давать КГБ «игровой материал» в течение 6 лет? И там ничего не заметили? …Ну да это все прошлое.
Как я уже упоминала выше, ажиотаж в Германии по поводу «Ивана Денисовича» был большой, да и за дальнейшими произведениями Солженицына на Западе следили весьма пристально. Мне пришлось прочитать не один доклад о Солженицыне и его произведениях. Я читала все, что до нас доходило, а «В круге первом» прочла дважды, причем подряд: дочитала до конца, перевернула и прочла книгу еще раз.
Конечно, мы тревожились о судьбе Солженицына. И вот в феврале 1974-го пришло печальное сообщение об его аресте. В нашем институте как раз было заседание директории (политологический факультет университета и, соответственно, научный институт уп-
равлялся директорией, в которую автоматически входили все профессора и доценты, а председатель избирался по годовому турнусу из числа ординарных профессоров). Я фазу предложила послать от имени нашего факультета советскому правительству протест по поводу ареста Солженицына. Конечно, я понимала, что такая телеграмма ничего не изменит, но надо было подать голос, нельзя промолчать. Коллеги не возражали. Составили текст телеграммы и поручили научному секретарю пойти на почту и послать ее. Но вскоре после того, как я вернулась домой, мне позвонил наш секретарь и сказал, что по радио передали сообщение о высылке Солженицына в Германию и что он уже на пути сюда.ТЬк посылать ли телеграмму? Я была поражена и попросила секретаря придержать телеграмму, и если это сообщение подтвердится, то, конечно, не посылать. Сообщение подтвердилось. Со стороны советской власти высылка Солженицына была умным шагом. Как я уже упоминала, то, что говорили или писали люди, жившие на Западе, не имело и доли того влияния, которое исходило от смельчаков из самого Советского Союза.
Солженицын сразу же сделал ряд ошибок в общении с западной прессой. Но не сделать ошибок было трудно: слишком резким был переход в непривычную атмосферу, слишком жадна до сенсаций, слишком назойлива и нагла западная пресса. И эмигранты хотели установить контакт с Солженицыным. Многие в среде эмиграции его буквально боготворили. В такой ситуации, в которой оказались эмиграция с одной стороны и сам Солженицын с другой, трудно определить правильный образ действий. С одной стороны, надо дать человеку осмотреться, с другой же — можно пропустить тот момент, когда человек уже готов к контактам, и эти контакты, если упустить время, могут начаться с более настойчивыми, но не с более достойными представителями эмиграции. И самому Солженицыну, по-видимому, нелегко было решить, с кем следует контактировать в первую очередь.
Не скрою, мне тоже хотелось с ним встретиться, но я не намеревалась предпринимать какие-либо шаги для осуществления этого желания. Однако встретиться с Солженицыным меня попросил Иосиф Антонович (как он любил называть себя по-русски) Мацке-вич, очень крупный польский писатель и политический мыслитель.
Позволю себе рассказать о нем поподробнее — он этого заслуживает. Родился он в 1902 году в Петербурге, где служил его отец.
Он был малым ребенком, когда семья вернулась в Вильно. Шестнадцатилетним юношей он пошел сражаться против большевиков, причем одно время сражался в рядах русских казаков. После окончания гражданской войны Мацкевич жил в Вильне и, работая как журналист, начал писать. Один из его известных первых романов — это «Дело Мясоедова», об агентурной афере русского полковника Мясоедова в Первой мировой войне. Иосиф Антонович прекрасно владел русским языком и любил Россию, будучи одновременно ярым антикоммунистом. Он не раз говорил, что среди поляков он один антикоммунист, другие же — антирусские (оказалось, что так дело обстоит не только среди поляков; после свержения коммунизма в России на Западе почти все антикоммунисты оказались просто антирусскими), и он один антинацист, другие — антннемцы.
В 194о году Мацкевич попал под советскую оккупацию и… стал работать ломовым извозчиком. Его вызывали в НКВД и спрашивали, почему он, писатель и журналист, работает ломовым извозчиком. Его отговоркам, вероятно, не верили, но пока оставили в покое. Затем пришел 1941 год и немецкая оккупация Польши…