1968 год
Этот год был во многом знаменитым. Уже за несколько лет раньше из моей личной жизни стали уходить люди старшего поколения, в том числе и мои учителя. В 1964 году скончался Алексей Александрович 1еберг. Я стояла вместе с его жеион Зинаидой Григорьевной у его постели, когда он умирал.
В 1965 году совершенно неожиданно от мозгового удара скончался Федор Августович Степун.
А в 1968-м скончался Романо Гуардини. Вскоре умер и профессор Франц Шнабель.
В 1965 году мне предложили читать лекции в Мюнхенском университете по истории русской духовной культуры, но пока без твердой доцентуры или профессуры. Для этого надо было защитить вторую диссертацию, doctor habil, или, по русским меркам, докторскую. Но передо мной возникла казавшаяся непреодолимой преграда. Тогда (потом это было изменено) кандидат сам не имел права представить свою диссертацию факультету. Ее должен был представить какой-нибудь ординарный профессор. Сгепун же был лишь гонорарным профессором и уже на пенсии. А у других имелись свои ученики. Они отказывались даже прочесть мою работу. Ты мог на^ писать гениальную вещь, но если никто ее не прочтет…
Одновременно с лекциями в университете, оставлявшими мне много свободного времени, я читала офицерам бундесвера (потом там возник Университет бундесвера) учение об идеологиях и русскую историю, еще вела семинар по внешней политике СССР
Не тут из США вернулся Николай Лобковиц, точнее, прннц Лоб-ковиц, член самой высшей чешской аристократии (в Америке он читал 7 лет лекции как профессор-гость). Я знала его по прежним встречам, так же как и его жену, урожденную княжну Вальбург-Цеиль. У профессора Лобковица не было пока своих учеников, и он сразу согласился взять и прочесть мою диссертацию. Одобрив, он представил ее факультету, затем еще четыре профессора-оценщика также одобрили ее. Тема диссертации — «Свобода и необходимость в истории».
В 1970 году я наконец защитила эту диссертацию, стала уже постоянным доцентом, а потом профессором Мюнхенского университета на полную ставку. Но одинарным профессором я не стала, поскольку моя область была слишком узкой для полной кафедры, а именно — «политическая теория с особым учетом России». Зато у меня оставалось больше времени (так как ординарный профессор еще загружен и делами управления своей кафедрой), так что я могла заняться тем, что считала своим долгом.
Еще в 1964 году несколько эмигрантов из первой эмиграции — наиболее активных в борьбе словом за Россию и против коммунизма — начали издавать в Мюнхене небольшой журнал «Зарубежье». Как я уже упоминала, движение печатного слова из СССР и в СССР полностью остановить было уже нельзя. Самиздат и тамиздат ста-
ли прочными неистребимыми понятиями. Теперь имело смысл публиковаться в русской эмигрантской прессе: она все же иногда доходила до русского читателя на родине. Сперва я начала печататься в нью-йоркской ежедневной газете «Новое русское слово» и в нью-йоркском же журнале «Новый журнал», издававшемся под редакцией талантливого писателя Романа Борисовича Гуля, потом согласилась сотрудничать с «Зарубежьем». Его редакция хотела познакомить подсоветского читателя с произведениями крупных русских мыслителей из первой эмиграции, теперь уже покойных: Бердяева, Булгакова, Вышеславцева, Лосского и других. Предполагалось печатать избранные главы из их произведений, казавшиеся особенно интересными. Это имело смысл, пока ИМКА-пресс в Париже не начала издавать заново труды философов первой эмиграции: стало уже неинтересным перепечатывать отдельные главы этих заново изданных книг. Я хотела привлекать живых авторов, даже если у них не было таких громких имен, но другие сотрудники были против. Позже это привело к расколу (об этом речь впереди).
1968 год был во многом переломным. После того как первого канцлера, очень крупного, можно сказать, великого политика Конрада Аденауэра заставили уйти в отставку раньше окончания избирательного периода, «отец» экономического чуда Германии Людвиг Эрхард оказался неспособным канцлером (о чем предостерегал Аденауэр) и должен был уйти в отставку после короткого канцлерства. Партия свободных демократов, входившая в коалицию с правившими христианскими демократами, исчерпала себя. И тогда возникла идея так называемой «большой коалиции», то есть создание правительства из двух больших партий: христианско-демократичес-кой и социал-демократической. В оппозиции в парламенте осталась бы лишь маленькая партия свободных демократов.
Идеей большой коалиции было изменение избирательного закона; для его принятия требовалось 2/3 голосов в бундестаге, что и было бы достигнуто, проголосуй депутаты двух больших партий за это изменение. К 1966 году стало уже понятным, что «отцы конституции» Западной Германии ошиблись, установив выборы по партийным спискам. Избиратель покупал «кота в мешке», партийное руководство могло вставить в список, кого хотело, и избиратель не имел на это влияния. Выборы по мажоритарному принципу были предпочтительнее, так как здесь каждый депутат отвечал перед избирателями сам.
Сделаю отступление на современность. Я была огорчена, когда в новой России «слизали» с Германии выборы по партийному списку (хорошо, что лишь половина состава депутатов Думы). Уже президент Ельцин заметил ошибку и хотел отменить избирательный закон, но коммунисты не допустили. Теперь вот президент Путин сказал, что и он за мажоритарную систему выборов (записываю эти слова в мае гооо года и не знаю, удастся ли изменить в России избирательный закон). В Германии же этот закон свел бундестаг почти что на нет, особенно при председателе партии ХДС Коле, вычеркивавшем из партийных списков всех самостоятельно мысливших адептов на место делегата.
Но вернемся к истории. Промоторами большой коалиции были со стороны обшей фракции ХДС/ХСС член последней барон фон Гуттенберг, а со стороны СДП — Герберт Венер. Общего у них было только то, что ни тот, ни другой не сражались во время войны в германской армии, а в остальном трудно было найти столь разных между собою политиков. Барон Гуттенберг, выходец из очень старинной баварской аристократии, был, как и многие аристократы, противником Гитлера, и притом достаточно последовательным: еще восемнадцатилетним юношей он бежал в Англию и участвовал в борьбе против Гитлера хоть не с оружием в руках, но словом: он говорил по английскому радио, транслировавшему свои передачи на Германию. После войны он стал горячим антикоммунистом.
Герберт Венер был значительно старше Гуттенберга: еще во времена Веймарской республики он был самым молодым депутатом в Саксонском ландтаге от компартии. Затем он стал секретарем вождя компартии Германии Тельмана, того самого, о котором мы, когда я была еще школьницей, должны были распевать на демонстрациях:
Свободу Тельману! Дорогу Тельману! Вождь пролетариев Да будет жив!
Тельман в живых не остался, но более осторожный Венер своевременно бежал в Москву и жил там в отеле люкс вместе со всей элитой немецких коммунистов. Он был, кажется, единственным немецким коммунистом, которого под псевдонимом печатали в
«Известиях». Вместе с известным Димитровым он поддерживал тактику «Народного фронта», принятую в 1935 Г°ДУ на пленуме Коминтерна. Затем, незадолго до войны, он был направлен во внешнюю разведку. Сначала его резиденция находилась в Праге, потом в Париже. По мере продвижения германской армии должен был передвигаться и Венер, обосновавшись в конце концов в Швеции (в годы войны две нейтральные европейские страны Швейцария и Швеция были эльдорадо дли шпионов обеих воюющих сторон). Согласно официальной версии, он был раскрыт и арестован шведской полицией; согласно версии неофициальной, Вальтер Ульбрихт, остававшейся в Москве, решил избавиться от своего более умного товарища (и в будущем, видимо, соперника) и, пока Венер выполнял свою задачу на Западе, добился от Сталина его назначения на шпионскую работу в саму Германию, где гестапо его бы быстро опознало (да и сам Ульбрихт мог выдать гестапо новый псевдоним и легенду Венера), и тот предпочел навести на себя шведскую полицию, неохотно ловившую шпионов, не работавших против самой Швеции. Так или иначе, Венер был арестован и осужден на год тюрьмы и интернирование как иностранец (все немецкие коммунисты сохраняли в Москве свое германское гражданство). После окончания войны Венер был выслан в Германию без права въезда когда-либо в Швецию. Здесь он стал социал-демократом и быстро занял ведущее положение.
Для просмотра диафильмов в 1968 г. фильмоскопы в СССР производили разные заводы